|
питающее как земля. Для мужчин главное в танце прыжки, подскоки и стремительность; перебор на носочках в лезгинке, чечетка цыган, сложные прыжки на коленях и на носках в казачьем и русском танце. Доброе и злое начало в горском танце выражено в противопоставлении; то есть в изображении злого начала в уродливой форме, доброго начала в подчеркнуто красивой форме (костюма, движений), что указывает на синкретизм этического и эстетического. Танец осуществляет свой смысл как образность жизни и образность проживания, как первая форма символического выражения, следствие мифологического мироощущения человека, поскольку мифологический аспект является неотъемлемой составляющей всех форм танца, с незапамятных времен сохраняя в себе первоначальное единство человека и природы, реального и сакрального миров. Мир танца абсолютен, самоценен и самоопределим. Как и мифологическая реальность, он примеряет в себе антитезу души и тела. Танец осуществляет в себе диалектическое единство личности и ее выраженности. Существует принципиальное тождество сущности танца и греческой трагедии. В пляске человек достигает высших ступеней самоотчуждения, но одновременно в пляске можно увидеть уравновешенную, оформленную и осознанную природу эллина. За внешней ясностью и совершенством танец скрывает высшую силу дионисийского порыва к свободе и свержению всех канонов1. Танец в своей основе есть попытка раскрыть человека как безграничный источник возможностей, поэтому требуется совершенство тела, не только по форме, но и по содержанию. Человек, не воспитанный в данной этнокультурной системе, не способен исполнить этнический (хореографический) танец в истинном содержании или в завершенной форме. 1 Луговая Е.К. Танец как предмет эстетического анализа: Автореферат дис.... канд. филос. наук.СПб, 1992.-С. 11. 135 |
стороны указывает эту пространственность в русском танце, в то время как в горском танце руки изображают вертикальный рисунок соответствующий горному орнаменту, где доминируют земледелие (террасное) и строительство селений в виде «птичьих гнезд» на скалах. В танцах отражается наиболее характерная трудовая деятельность: «А мы просо сеяли, сеяли!...»и хоровод изображает притоп и прихлоп, городской танец твист «расщепляй» и шейк«тряси» -можно определить как бунт естества против машинной цивилизации. Танец ковровщиц отображает напрямую трудовую деятельность, телодвижения же охотников крадучись, воинственные марши и т. д. Описывая африканские танцы, Габриэлла Маркус, пишет: «Ряды мужчин и женщин в одинаковых одеяниях, танцуют мерным шагом, топая и прыгая, их взгляды внимательно и напряженно вперены в землю, которая их источник... бог и земля неотделимы для них. Итак, народ един танцуя в унисон: небо и земля единое, почитаемые одновременно»1. Стерсотипизирована сущность русской девушки в образе «русалка» и в танце она выплывает «лебедушкой». В «лезгинке» соответственно девушка всегда в белом длинном платье, подчеркивающей беззаботность, свежесть и чистоту, в то время как в танце ковровщиц костюм танцующей подчеркивает готовность работать. Женщина в танце изображает степенность, воспитательное начало, питающее как земля. Для мужчин главное в танце прыжки, подскоки, и стремительность; перебор на носочках в лезгинке или чечетка цыган или сложные прыжки на коленях и на носках в казачьем и русском танце. Доброе и злое начало в горском танце выражено в противопоставлении; то есть в изображении злого начала в уродливой форме, доброго начала в подчеркнуто красивой форме (костюма, движений), что указывает на синкретизм этического и эстетического, характерных для этноса, где господствующей формой общественного сознания является традиция. Цнт. покн. Георгий Гачев. Национальные образы мира. М., 1998 С. 78. Танец осуществляет свой смысл как образность жизни и образность проживания, как первая форма символического выражения, следствие мифологического мироощущения человека, так как мифологический аспект является неотъемлемой составляющей всех форм танца, с незапамятных времен сохраняя в себе первоначальное единство человека и природы, реального и сакрального миров. Мир танца абсолютен, самоценен и самоопрсделим, как и мифологическая реальность, он примеряет в себе антитезу души и тела. Танец осуществляет в себе диалектическое единство личности и ее выраженности. Существует «принципиальное тождество сущности танца и греческой трагедии. В пляске человек достигает высших ступеней самоотчуждения, но и одновременно в пляске можно увидеть уравновешенную, оформленную, и осознанную природу эллина. За внешней ясностью и совершенством танец скрывает высшую силу дионисийского порыва к свободе и свержение всех канонов»1 Танец в своей основе есть попытка раскрыть человека как безграничный источник возможностей, поэтому требуется совершенство тела, не только по форме, но и определении; воспитанном в определенной культурной традиции. Человек не воспитанный в данной этнокультурной системе не способен исполнить этнический (хореографический) танец в истинном содержании или в завершенной форме. Безусловно, значимыми для танца являются не только физические параметры тела исполнителя, но даже в большей степени развитость его души, так как танец является выражением культуры. Экзистенциалисты М, Хайдеггер, М. Мерло-Понти, Н, Риккер определяют танец как редкая возможность л проживания экзистенции «экстатического выступления в истину бытия» . Наше бытие в мире, как считают экзистенциалисты, не детерминировано изначально, оно открыто или может быть открыто (открытость понимается М. 'Луговая Е. К. Таней как предмет эстетического анализа. Автореферат лисе, .кандфилос. наук.СПб 1992. С. 11. : Цнт. по кн. Г. Гачев. Национальные образы мира. М. 1998. С. 198. |