|
противоречит желаниям дворянства, но не захотят ограничить свою власть и подчинить себя господству правосудия и разума» . Данное письмо указывает на важную особенность общественного настроения, бытовавшего в начале XIX века. Общество не требовало от власти ограничения императорских полномочий и введения народного законодательного представительства. Восстание декабристов нельзя считать выражением требования общества, так как оно фактически отличалось отсутствием поддержки как народа, так и собственно дворянского сословия. Отсутствовал общественный запрос на учреждение народных представительств, что в действительности делало ничтожной саму идею конституционных преобразований. Эти преобразования оказывались не нужными даже самой образованной части общества дворянам, признавались ими нереальными в практическом претворении, не поддерживались и другими сословиями. В этом кроется одна из причин неудач правительственного конституционализма. Вместе с тем, для либерально настроенных слоев общества варшавская речь императора послужила основанием для возникновения определенных иллюзий о решимости правительства относительно будущих перемен в области государственного устройства. Таким образом, введение конституции в Польше и речь императора на открытии польского сейма стали событиями, важными как для истории Польши, так и для истории русской правовой мысли. Для мыслителей начала XIX века эти события послужили основанием для распространения мысли о возможности и необходимости конституционных преобразований. При различной реакции современников на действия Александра I , будь то страх за будущее страны, или надежды на изменения к лучшему, почти никто в русском обществе не сомневался в серьезности заявлений императора, и тем сильнее было последующее разочарование. 79 1Архив князя Воронцова. М., 1876. Т.8. С.280-281. |
I привлек Каподистрию. Отрывок из мемуаров Каподистрии, посвященный эпизоду с речью на открытии сейма, был введен в научный оборот М. И. Богдановичем, который извлек его из архива Министерства иностранных дел. 14 За два дня до открытия сейма царь прочел черновик собственноручно написанной речи Каподистрии, при этом заявив: «Даю вам полную возможность расположить фразы согласно грамматике, расставить точки и запятые, но не допущу никаких других изменений». Однако Каподистрия все же существенно изменил содержание речи, и отредактированный вариант отдал императору. Однако Александр предпочел свой вариант варианту Каподистрии, что, в общем, совсем не удивительно, и сохранил сущность речи в неприкосновенности, заимствовав лишь отдельные выражения из проекта Каподистрии. Скорее всего, при составлении речи, Александр советовался и с Н. Н. Новосильцовым, который активно поддерживал царя в дальнейшем в его намерениях учредить конституционное правление в России, и с наследником престола великим князем Константином Павловичем. Сведения, известные о характере Константина Павловича, позволяют с большой долей уверенности предполагать, что наследник престола отрицательно относился к замыслам Александра I. 15 Император Александр I, который часто не отстаивал собственные позиции и достаточно легко менял взгляды и отходил от собственных идей в принципиальных вопросах, на этот раз проявил неожиданную твердость. 15 марта 1818 г. Александр произнес речь, которую собственно можно считать одним из конституционноправовых проектов. Речь, приведенная в Приложении № 3, ясно показывала, что император разделяет конституционные идеи и, может быть, даже намерен распространить конституционные порядки на всю Россию. Польские события, сначала дарование Конституции, затем, речь на открытии Польского сейма, вызвали немало разговоров в обществе и вновь поставили проблему конституционных проектов в России. Основным вопросом, которым задавались современники Александра I, был тот, насколько реалистичны были обещания императора. Одновременно с недоверием к серьезности намерений императора во множестве откликов звучал мотив оскорбленного русского достоинства. Так, А. П. Ермолов в апреле 1818 г. писал А. А. Закревскому: «Я думаю, судьба не доведет нас до унижения иметь поляков за образец и все останется при одних обещаниях всеобъемлющей перемены», «в руках правителя останется одна власть истребления, то есть силою оружия заставлять покорствовать народ своей воле, когда законы запрещают раболепствовать перед нею», «я очень верю, что при моей жизни не последует никакой перемены, то есть государь при жизни своей оной не пожелает». 16 Помещики-крепостники считали, что заявления Александра I должны быть истолкованы, прежде всего, как шаг навстречу освобождения крестьян. Интересно, что нюанс взаимозависимости данных положений был четко виден тем сословием, для которого эти вопросы были принципиально важными. Помещики понимали, что вопросы введения конституционного правления в России и изменений государственно-правовой системы напрямую связаны с вопросом об освобождении крестьян. А в составленном в мае 1819 г. «обозрении духа народного» прямо указывалось, что в народе говорили, будто в августе 1818 г. должен был последовать указ об освобождении крепостных крестьян. 17 Примечательно, что в своей варшавской речи Александр I ни слова не говорил о положении крепостных крестьян и о перспективах крестьянской реформы, но слух именно об изменении положения крестьян распространился по России. Об отношении императора к крестьянскому вопросу, а также о различных проектах реформ крестьянской реформы написано немало научной литературы, но данный вопрос не является темой нашего разбирательства. В данной работе важно то, что перемены в области государственного устройства неизбежно затрагивали другие существенные вопросы жизни Российской империи. Общественный деятель времен Александра I, один из авторов проекта конституции в начале XIX века, Ф. В. Растопчин в письме графу С. Р. Воронцову писал: «Из Петербурга пишут конфиденциально, что речь императора в Варшаве, предпочтение, оказанное им полякам, и дерзость тех, вскружили головы; молодые люди просят его о конституции. Все это кончится смещением дюжины главных болтунов, ибо умеют кричать, но не восставать и возмущаются только языком. Под конституцией разумеют освобождение крестьян, которое противоречит желаниям дворянства, но не захотят ограничить свою власть и подчинить себя господству правосудия и разума». 18 Растопчину, как, впрочем, и большинству современников, казалось невозможным, чтобы сам император решился добровольно ограничить свою власть. Данное письмо указывает на важную особенность общественного настроения, бытовавшего в начале XIX века. Общество не только не требовало от власти ограничения императорских полномочий и введения народного законодательного представительства (во всяком случае, до 1825 г. не было выдвинуто сословных требований такого рода, да и восстание декабристов, по общему согласию, отличалось отсутствием поддержки как народа, так и собственно, дворянского сословия). Общество не считало возможными такие ограничения, отсутствовал запрос на учреждение народных представительств, что уничтожало саму идею конституционных преобразований. Они оказывались не нужными даже самой образованной части общества дворянам, признавались ими нереальными в практическом претворении, не поддержанными различными сословиями. Может поэтому, деятельность Александра I больше оценена потомками, нежели его современниками. На прогрессивную часть общества обещания Александра I произвели совершенно другое впечатление. Исследователь С. С. Ланда отмечал, что в декабристских кругах появились надежды на возможность коренных реформ, которые исходили бы от самой самодержавной власти. 19 Для либерально настроенных слоев общества варшавская речь императора послужила основанием для возникновения иллюзий о решительности власти в отношении будущих перемен в области государственного и правового устройства. Таким образом, введение конституции в Польше и речь императора на открытии польского сейма стали событиями, важными как для истории Польши, так и для истории русской правовой мысли. Для мыслителей начала XIX века эти события послужили основанием для распространения мысли о возможности и необходимости конституционных преобразований. При различной реакции современников на действия Александра I , будь то страх за будущее страны, или надежды на изменения к лучшему, никто в русском обществе не сомневался в серьезности заявлений императора.20 Конституционно-правовые проекты в России после войны 1812 г. были предметом постоянных обсуждений, как со стороны правительственных кругов, так и со стороны оппозиции. Властные структуры империи, с инициативы самого царя активно занимались подготовкой различных реформ в отношении государства и права. В итоге, непрерывные споры о судьбе реформ Российского государства вызвали как положительные оценки деятельности императора, который сам инициировал различные проекты, но и также отрицательные проекты чаще не претворялись в жизнь, и все замыслы грандиозных преобразований оставались только разговорами о предстоящих переменах. По нашему мнению, уже сама постановка вопроса о необходимости реформ была огромным шагом вперед в развитии конституционных идей, поскольку практически до Александра I в России легально так активно не обсуждалась возможность ограничения самодержавия. Одним из наиболее радикальных проектов второй половины царствования Александра I был конституционный проект Н. Н. Новосильцова. В исторической и юридической литературе прочно обосновалось мнение, что работа над проектом конституционного переустройства России началась в канцелярии Новосильцова сразу же после отъезда Александра I из Варшавы в апреле 1818 г. Эта дата — 1818 год — даже вошла в учебники как отправная дата составления проекта конституции Новосильцовым. 21 Источником для такого утверждения, единственным, кстати, явилось письмо П. А. Вяземского А. И. Тургеневу из Варшавы 22 апреля 1818 г., свидетельствующее как будто бы о том, что к этому времени проект был готов, по крайней мере, первая его редакция. Но данное письмо не может служить достаточным основанием для датировки столь важного события. С. В. Мироненко в своей монографии анализирует данное письмо и приходит к выводу, что содержание письма не имеет ничего общего с конституционными проектами власти, дело объясняется тем, что юридические термины в России начала XIX века были достаточно «размытыми», и под словом «конституция» могло подразумеваться обширное содержание, не обязательно о проектах государственного переустройства. Здесь можно согласиться с доводами Мироненко. Не приводя его аргументацию, повторим лишь о необходимости «полностью отвергнуть мысль, что в письме Вяземского … речь идет о переводе на русский язык 22 проекта русской конституции». Реакция общества на возникновение конституционных проектов была достаточно сложной, сознание дворянства прочно связывало самодержавную власть с собственным благополучием, поэтому часто не стремилось к переменам. Вследствие этого, работа над новым проектом государственных преобразований должна была вестись в закрытой обстановке, при достаточной степени секретности. Именно в обстановке строжайшей тайны велась работа над новым конституционным проектом. Прусский консул в Варшаве Шмидт писал, что дело подготовки конституционной хартии «ведется в такой тайне, что сам великий князь Константин не был извещен об этом».23 Таким образом, если даже допустить, что Новосильцов уже в начале июня 1818 г. по поручению царя начал готовить проект конституции для России, то это долгое время должно было оставаться тайной для Вяземского. |