|
сомнению право своего решающего голоса, так что о реальной самостоятельности родоначальников вряд ли стоит говорить. Данную ситуацию точно охарактеризовал Н.М. Ядринцев: «Степные думы, проектируемые для инородцев, должны были доставить самостоятельное управление, на практике же они подчинились земским судам и сделались чем-то вроде волостных правлений».59 Конечно, нельзя назвать нойонов «слепыми исполнителями воли русской администрации». Как отмечает Е.М. Залкинд, «на практике требования закона сплошь и рядом попирались, в улусах царили произвол и беззакония».60 Действительно, круг обязанностей родоначальников был очень широк, они ведали всеми административными, хозяйственными и судебными (за исключением криминальных) делами, вверенного им населения, но русские власти играли роль высшей инстанции по всем вопросам управленческой деятельности. Однако доля иллюзии самостоятельности родоначальников, по всей видимости, вызывала у администрации сильное раздражение. Еще раз отметим, что власти проводили по отношению к нойонству двойственную политику; с одной стороны, они поддерживали тайшей. шуленг, как свою основную опору в улусах, а с другой не давали им забирать в свои руки чрезмерную власть. Нельзя не отметить тот факт, что во второй половине XIX века начинается отказ от некоторых привилегий нойонства, в частности, ликвидируется принцип наследственности при избрании родоначальников, а с 1883 года все нойоны, за редким исключением, стали избираться на трехлетний срок.61 Наверное, даже частичное соблюдение каких-то исторических традиций казалось русским властям слишком обременительным. Между тем, изменение в «политической» линии губернского начальства совпало с внутриведомственными брожениями умов по поводу упразднения тайшинской должности. «Встречаются уже между бурятами и такие вольнодумцы, которые видят, как в тайше, так и в самой степной думе лишние обузы для ведомства, писал Ордынский. К чему нам, говорят они, этот господин тайша и эта госпожа степная дума, когда вся власть находится в руках исправника, и ни тайша, ни дума не в силах ничего сделать без его соизволения? Не лучше ли разделить и все наше ведомство на инородные управы, каждая с головою и при двух выборных, ^ Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб, 1882 С.521. Залкинд Е.М. Общественный строй бурят XVIII и первой половины XIX вв. М., 1970. С.305. Асалханов И.А. Социально-экономическое развитие Юго-восточной Сибири. Улан-Удэ, 1963 С.288. 75 |
115 * политическим курсом самодержавия, лишавшим нерусские народы той малой доли самоуправления, которая имела место по «Уставу об управлении инородцев» 1822 года. Реорганизация степного управления у инородцев Сибири в конце XIX начале XX веков означала степных дум различных ведомств Бурятии. Говоря об этом, представляется необходимым затронуть вопрос о статусе бурятских дум в системе местных органов власти, выяснив, какое значение придавала русская администрация степным думам. Предоставляя инородческим начальникам, в первую очередь заседателям думы, управление подведомственным населением, высшие инстанции не подвергали сомнению право своего решающего голоса, так что о реальной самостоятельности родоначальников вряд ли стоит говорить. Данную ситуацию точно охарактеризовал Н.М. Ядринцев: «Степные думы, проектируемые для инородцев, должны были доставить самостоятельное управление, на практике же они подчинились земским судам и сделались чем-то вроде волостных правлений» [243, 521]. Конечно нельзя назвать нойонов «слепыми исполнителями воли русской администрации». Как отмечает Е.М. Залкинд, «на практике требования закона сплошь и рядом попирались, в улусах царили произвол и беззакония» [154,305]. Действительно, круг обязанностей родоначальников был очень широк, « они ведали всеми административными, хозяйственными и судебными (за исключением криминальных) делами, вверенного им населения, но русские власти играли роль высшей инстанции по всем вопросам управленческой деятельности. Однако доля иллюзии самостоятельности родоначальников, по всей видимости, вызывала у администрации сильное раздражение. Еще раз отметим, что власти проводили по отношению к нойонству двойственную политику: с одной стороны, они поддерживали тайшей. шуленг, как свою основ< ную опору в улусах, а с другой не давали им забирать в свои руки чрезмерную власть. Нельзя не отметить то факт, что во второй половине XIX века начинается отказ от некоторых привилегий нойонства, в частности, ликвидируется принцип наследственности при избрании родоначальников, а с 1883 года все нойоны, за редким исключением, стали избираться на трехлетний срок [86, 288]. Наверное даже ‘частичное соблюдение каких-то исторических традиций казалось русским властям слишком обременительным. Между тем, изменение в «политической» линии губернского начальства совпало с внутриведомственными брожениями умов по поводу упразднения тайшинской должности. «Встречаются уже между бурятами и такие вольнодумцы, которые видят, как в тайше, так и в самой степной думе лишние обузы для ведомства», читаем у Ордынского. К чему нам, говорят они. этот господин тайша и эта госпожа степная дума, когда вся власть находится в руках исправника, и ни тайша, ни дума не в силах ничего сделать без его соизволения?.*. Не лучше ли разделить и все наше ведомство на инородные управы, каждая с головою и при двух выборных, а господина тайшу с госпожой думой ...упразднить» [187,32-33]. Неизвестно, какие надежды возлагались этими доводами на инородные управы, но весьма характерно, что формальным поводом к мероприятиям, предпринятым Губернским правлением по ликвидации степных дум среди бурят Иркутской губернии, послужило вдруг возникшее нежелание мириться более с нарушением законодательства, то есть с тем фактом, что думы самовольно присвоили себе обязанности управ. » Эта мотивировка лежит в основе предписания генералгубернатора графа Игнатьева, разосланного в бурятские ведомства в феврале 1884 года. Данное предписание имеет целью оповестить население о грядущих изменениях в составе их управлений и дать обоснование необходимости скорейшего проведения реорганизационных мероприятий. Вот, что писал Игнатьев: |