|
новый коллектив с новыми формами ответственности. Мне до сих пор дорог один такой коллектив —коллектив молодых математиков Московского университета в те времена, когда я учился в нем. Это — знаменитая "Лузитания" — сообщество учеников Николая Николаевича Лузина, создателя московской математической школы. Пожалуй, я не видел с тех пор коллектив молодых людей, более увлеченных наукой чем мы в те времена. Действительно, мы все, а нас было много, находились в этом состоянии увлеченности. При самых различных обстоятельствах, порою, казалось бы, и вовсе для этого не подходящих. Мы говорили о математике, каждый знал, что делает другой, не было никакого стремления отгородиться друг от друга, каждый радовался результатам, полученным его товарищем. Мы все члены "Лузитании" жили в довольно трудных условиях. Это были первые годы революции, когда питались не слишком обильными пайками и одевались во что кто мог. Никому и в голову не приходило интересоваться тем, кто как одет. Признаюсь, меня часто зло берет, когда я слышу рассуждения воспитателей и воспитательниц некоторых наших даже очень хороших школ о необходимости ученикам быть при таких-то и таких-то обстоятельствах чуть ли не в черном костюме и во всяком случае "при галстуке". А я помню, как однажды в Берлине на квартетном бетховенском концерте непосредственно передо мною сидел уже не молодой человек, и серый пиджак его показался мне несколько мятым. Когда он повернулся ко мне лицом, оказалось, что это — Альберт Эйнштейн. Так вот я думаю, что не нужно воспитателям и воспитательницам слишком культивировать вопросы одежды и всего вообще внешнего. Вспомните, что Маяковский писал об одежде: "И кроме свежевымытой сорочки, Скажу по совести, мне ничего не надо". Но вернусь к временам "Лузитании". Мы были увлечены тогда наукой; но не только ею: мы вообще жили в атмосфере подъема и 129 |
конкретной педагогической работы как в высшей, так и в средней школе прежде всего означает неотделимость процесса обучения от всего процесса воспитания (морального, социально-политического, эстетического). Воспитание человека должно начинаться с уважения к нему. Если он этого уважения не чувствует. То может произойти самое страшное, что вообще может произойти с молодым человеком, может начать пропадать его собственное уважение к самому себе, то "чувство чести и внутреннего достоинства", которое постоянно упоминается в речи Лобачевского и которое является основным ее стержнем. Когда человек теряет уважение к себе, тогда начинается психология "пропадай моя телега, все четыре колеса". Наоборот, чувство чести, чувство уважения к себе обязывает, и изза него-то и рождается, в частности, настоящая, подлинная дисциплина. Она вытекает из серьезного отношения и к своим обязанностям, и к жизни вообще. Я говорил о студенческой группе как о "малом" коллективе, в который попадает студент, начиная с первого курса. На старших курсах группа в основном заменяется научным семинаром, в котором студент работает: к "общестуденческим" интересам присоединяются научные интересы; у хороших студентов они скоро выходят на первый план. Возникаю впервые новые переживания, принадлежащие к самым сильным. Какие только доступны человеку, творческие переживания. И возникает новый коллектив с новыми формами ответственности. Мне до сих пор дорог один такой коллектив коллектив молодых математиков Московского университета в те времена, когда я учился в нем. Эго знаменитая "Лузитания" сообщество учеников Николая Николаевича Лузина, создателя московской математической школы. Пожалуй, я не видел с тех пор коллектив молодых людей, более увлеченных наукой чем мы в те времена. Действительно, мы все, а нас было много, находились в этом состоянии увлеченности. При самых различных обстоятельствах, порою, казалось бы, и вовсе для этого не подходящих. Мы говорили о математике, каждый знал, что делает другой, не было никакого стремления отгородиться друг от друга, каждый радовался результатам, полученным его товарищем. Мы все члены "Лузитании” жили в довольно трудных условиях. Это были первые годы революции, когда питались не слишком обильными пайками и одевались во что кто мог. Никому и в голову не приходило интересоваться тем, кто как одет. Признаюсь, меня часто зло берет, когда я слышу рассуждения воспитателей и воспитательниц некоторых наших даже очень хороших школ о необходимости ученикам быть при таких-то и таких-то обстоятельствах чуть ли не в черном костюме и во всяком случае ”при галстуке”. А я помню, как однажды в Берлине на квартетном бетховенском концерте непосредственно передо мною сидел уже не молодой человек, и серый пиджак его показался мне несколько мятым. Когда он повернулся ко мне лицом, оказалось, что это Альберт Эйнштейн. Так вот я думаю, что не нужно воспитателям и воспитательницам слишком культивировать вопросы одежды и всего вообще внешнего. Вспомните, что Маяковский писал об одежде: "И кроме свежевымытой сорочки, Скажу по совести, мне ничего не надо” Но вернусь к временам ”Лузитании”. Мы были увлечены тогда наукой; но не только ею: мы вообще жили в атмосфере подъема и волнения. Почему это было так? Потому, что все мы чувствовали себя на гребне великой волны, охватившей тогда всю нашу страну, на гребне волны революционного подъема. Это были первые годы революции. Сознание, что строится 117 |