|
политическая ориентация и идеологическая идентификация голосования остается неизменной, и это не позволяет полностью исключить возможность обращения к социологическому и социальнопсихологическому подходам при изучении электоральных процессов в России. В тоже время при анализе поведения избирателей в модернизирующееся России реже всего применяются теории "экономического голосования", хотя, казалось бы, она должно было бы стимулировать исследователей к использованию альтернативных подходов. Между тем, некоторым специалистам по электоральному поведению в постреформенном обществе выбор "экономической" теории представляется наиболее разумным. Одна из проблем, связанная с применением такого подхода, состоит в том, что экономические реформы России сопровождались ухудшением положения в экономике и падением уровня жизни населения, однако электоральный успех сопутствовал поборникам продолжения или даже радикализации преобразований. Возможно, это и побудило ГЛСитчельта сформулировать гипотезу о том, что, в отличие от населения западных стран, граждане новой России голосуют, во-первых, эгоцентрично, а во-вторых — перспективно. Имеется в виду, что избиратель делает свой выбор, исходя из оценки того, сможет ли он лично улучшить свое экономическое положение путем конверсии индивидуальных ресурсов (образования, накоплений, профессионального опыта и т.д.) в новых экономических условиях. Соответственно, реальные результаты экономической политики правительства почти не принимаются во внимание. Важнее ожидания и вера в успех. 66 |
4 проявлением более фундаментальной и всеобъемлющей вертикальной, иерархической вариации по основанию "город — село" (21). (Анализ причин, по которым сельское население России — и Болгарии — более склонно поддерживать левые силы, наследующие правившим при старом порядке партиям, в то время как в Венгрии оно выступает базой правых, клерикально-националистических группировок, выходит за рамки настоящей работы. В данном случае важен сам факт существования такого рода связей.) Еще более серьезные трудности возникают с применением к восточноевропейским реалиям "социально-психологического подхода" в версии "партийной идентификации". Это и понятно: при коммунистическом режиме состязательных политических партий, которые могли бы послужить объектами притяжения избирателей, просто не было. Правда, в некоторых странах были восстановлены партии, действовавшие до прихода коммунистов к власти, и иногда базы их поддержки обнаруживают связь с прошлым (22). Однако нигде в посткоммунистическом мире — кроме, пожалуй, Румынии — такие партии не стали существенным фактором электоральной политики. В большинстве восточноевропейских стран не приходится говорить и о значимой связи между фактом членства в коммунистической партии до начала демократизации и голосованием за наследующую ей партию на свободных выборах. Что же касается новообразованных партий, то их организационная нестабильность, равно как и отмеченная во многих исследованиях крайняя неустойчивость избирательских предпочтений, делают саму мысль о применении к ним понятия "партийной идентификации" довольно парадоксальной. Означает ли это, что "социально-психологический подход" вообще не имеет перспектив в Восточной Европе? В версии "партийной идентификации", разумеется, не имеет: нужно подождать несколько десятилетий. Однако вполне возможно, что у восточноевропейцев вырабатывается психологическая приверженность не к партиям как таковым, а к более широким, не охваченным партийными организационными рамками политическим тенденциям. При таком допущении картина меняется. В России, во всяком случае, отмечена весьма высокая стабильность голосований за "правящих демократов" и "оппозиционных коммунистов" от выборов,к выборам (23). Динамика имеет место, но она не очень значительна. Подобная идентификация не является, разумеется, "партийной", но можно предположить, что с содержательной точки зрения речь идет о сходном феномене — о голосовании, обусловленном эмоциональной потребностью выразить солидарность с тем или иным участником электорального соревнования либо, напротив, протест против определенной политической тенденции (или, скажем, страх по поводу ее возможной победы). Имеем ли мы дело с "притяжением" или "отторжением" избирателей, психологическая подоплека голосования остается неизменной, и это не позволяет полностью исключить возможность обращения к "социально-психологическому" подходу при изучении электоральных процессов в посткоммунистических демократиях. Как ни странно, при анализе поведения избирателей в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза реже всего применяются теории "экономического голосования", хотя, казалось бы, отсутствие значимых социальных "расколов" и "партийной идентификации" должно было бы стимулировать исследователей к использованию альтернативных подходов. Между тем, некоторым западным специалистам по электоральному поведению в посткоммунистическом мире выбор "экономической" теории представляется наиболее разумным (24). Одна из проблем, связанная с применением такого подхода, состоит в том, что первая фаза экономических реформ в Восточной Европе практически повсеместно сопровождалась ухудшением положения в экономике и падением уровня жизни населения, однако электоральный успех часто сопутствовал поборникам продолжения или даже радикализации преобразований. Возможно, это и побудило Г.Китчель-та сформулировать гипотезу о том, что, в отличие от населения западных стран, граждане новых демократий голосуют, во-первых, эгоцентрично, а во-вторых — перспективно. Имеется в виду, что избиратель делает свой выбор, исходя из оценки того, сможет ли он лично 5 улучшить свое экономическое положение путем конверсии индивидуальных ресурсов (образования, накоплений, профессионального опыта и т.д.) в новых экономических условиях. Соответственно, реальные результаты экономической политики правительства почти не принимаются во внимание. Важнее ожидания. Гипотеза Китчельта получила определенное эмпирическое подтверждение на материале ряда восточноевропейских стран (25). И все же она оставляет открытыми весьма важные вопросы. Почему восточноевропейские избиратели, демократический опыт которых весьма невелик, оказываются способными тщательно рассчитывать последствия своего выбора, выказывая тем самым политическую заинтересованность и информированность, недоступные гражданам западных стран? Рационально ли вообще прибегать к подобным калькуляциям, учитывая крайне высокий уровень неопределенности в развитии посткоммунистических демократий? К этому следует добавить, что данные по некоторым странам Восточной Европы прямо опровергают гипотезу Китчельта, недвусмысленно указывая на "ретроспективный" и "социотропный" характер голосования (26)/Автор настоящей статьи получил достаточно показательные результаты, применяя теорию "экономического голосования" в ее "ретроспективно-социотропной" версии к результатам общенациональных парламентских выборов в четырех восточноевропейских странах (27). К сожалению, до сих пор никто из исследователей не пытался проанализировать с подобных теоретических позиций кроссрегиональные вариации в России. Работа О.Сенатовой и А.Якурина по выявлению корреляций между уровнями дотационно-сти регионов и результатами губернаторских выборов заслуживает внимания как первый шаг в данном направлении (28), однако понятно, что используемая учеными независимая переменная с трудом поддается интерпретации как показатель собственно "экономического голосования". Таким образом, анализ современной литературы не позволяет говорить о какихлибо определенных результатах применения существующих теорий электорального поведения при исследовании посткоммунистических реалий. С одной стороны, исследовательская практика — явно или неявно — ориентируется именно на западные модели. С другой — налицо серьезные трудности, связанные с существенными различиями между эмпирической базой рассматриваемых теорий и электоральным поведением в новых демократиях. Отсюда — необходимость специальной проверки, которая позволила бы установить степень применимости западных электоральных теорий в российских условиях на основе единообразного массива эмпирических данных. ОПЕРАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПОНЯТИЙ И РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ Сформулированная выше задача отнюдь не требует изощренно сложных исследовательских техник. Методологию можно представить следующим образом: даны зависимые переменные (результаты выборов) и ряды независимых переменных, каждая из которых операционализирует базовое понятие какой-либо из рассматриваемых теорий. Если между независимыми и зависимой переменными фиксируются существенные корреляции, то соответствующие теории "работают". Если таких корреляций нет или они несущественны — стоит разобраться, почему. Однако сначала нужно установить, каким образом операционализируются основные теоретические понятия на российском материале. И это — гораздо более сложная задача. Начну с зависимых переменных. Прежде всего необходимо ответить на вопрос: почему для проверки теорий электорального поведения используются именно результаты выборов глав исполнительной власти в регионах России? В общественной дискуссии, сопровождавшей эти выборы, нередко звучала мысль о кардинальном различии между закономерностями поведения избирателей на общенациональных выборах, с одной стороны, и региональных—с другой*. И действительно, региональные выборы во многом отличаются от общенациональных. A priori можно было, например, предположить, что проявившиеся еще на региональных законодательных выборах 1994 г. преимущества инкумбентства (29) скажутся и на результатах губернаторских выборов. Кроме того, структуры полей политического соревнования в отдельных регионах не обязательно совпадают с общероссийскими (30). |