Проверяемый текст
Скаковская Екатерина Леонидовна. Социальные параметры этничности (Диссертация 1999)
[стр. 102]

102 и «как будто даже не хочет свободной жизни».
Действительно, чиновники (а в советские времена номенклатура) уже с петровских времен стали хребтом государственного обустройства России.
И даже сегодня, как и в гоголевские времена, разве не трепещет
«коллежский асессор» перед современным “тайным советником”? Россия, по Бердяеву, самая не буржуазная страна в мире, земля странников, искания Божьей правды.
Странник самый вольный человек на земле, свободный от быта, семьи и обязанностей перед обществом.
В душе народной, полагает философ,
«некое бесконечное искание невидимого града Китежа, абсолютной божественной правды и спасения для всего мира».
В каком-то смысле
«невидимы град Китеж» это и большевистское понимание коммунизма, где «каждому по потребности», а мировая революция чем не идеологизированный вариант того же спасения для всего мира? Большевистская интерпретация марксизма на русской почве, возможно, именно поэтому и оказалась столь прочной и длительной, что в массовом сознании, прежде всего русских, существовала психологическая готовность к восприятию именно этой идеологии.
Загадку русской души Н.
Бердяев находит в противоречивости
«антиномичности» русского бытия.
Бердяевские антиномии при всей их образности и завораживающей убедительности все же воспринимаются скорее как поэтическая метафора, попытка концептуально закрепить действительные и мнимые противоречия русской натуры.
Однако именно этой мифологизированной противоречивостью традиционно объясняется
абсолютная непредсказуемость коллективного поведения русских особенно в кризисные, переломные моменты истории.
Не меньшее значение традиционно имеет и географическое расположение на стыке Европы и Азии.
Философская концепция евразийства, которой отдал дань и А.
Блок (“да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными
[стр. 85]

85 устроенность приводит большинство из них к бездомности, но и психологическая готовность к отказу от нормативного устроения жизни.
Но Россия и самая государственная, самая бюрократическая страна в мире, утверждает Н.Бердяев, ибо все в России превращается в орудие политики, а самый безгосударственный анархический народ покорен бюрократии и “как будто даже не хочет свободной жизни”.
Действительно, чиновники (а в советские времена номенклатура) уже с петровских времен стали хребтом государственного обустройства России.
И даже сегодня, как и в гоголевские времена, разве не трепещет
“коллежский асессор” перед современным “тайным советником”? Россия, по Бердяеву, самая не буржуазная страна в мире, земля странников, искания Божьей правды.
Странник самый вольный человек на земле, свободный от быта, семьи и обязанностей перед обществом.
В душе народной, полагает философ,
“некое бесконечное искание невидимого града Китежа, абсолютной божественной правды и спасения для всего мира”.
В каком-то смысле
“невидимый град Китеж” это и большевистское понимание коммунизма, где “каждому по потребности”, а мировая революция чем не идеологизированный вариант того же спасения для всего мира? Большевистская интерпретация марксизма на русской почве, возможно, именно поэтому и оказалась столь прочной и длительной, что в массовом сознании, прежде всего русских, существовала психологическая готовность к восприятию именно этой идеологии.
Загадку русской души Н.Бердяев находит в противоречивости
“антиномичности” русского бытия.
Бердяевские антиномии при всей их образности и завораживающей убедительности все же воспринимаются скорее как поэтическая метафора, попытка концептуально закрепить действительные и мнимые противоречия русской натуры.
Однако именно этой мифологизированной противоречивостью традиционно объяс


[стр.,86]

86 няется абсолютная непредсказуемость коллективного поведения русских особенно в кризисные, переломные моменты истории.
Не меньшее значение традиционно имеет и географическое расположение на стыке Европы и Азии.
Философская концепция евразийства, которой отдал дань и А.Блок (“да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными
очами”) основана на двойственности природы народа и государства в равной степени и европейского, и азиатского.
Так, Л.Гумилев [20] в книге “Мир России Евразия”, говоря о Евразии, имеет в виду не только континент, но и суперэтнос с тем же названием.
По его концепции Россия стала наследницей Тюркского каганата и Монгольского улуса и ей традиционно противостояли: на Западе Европа, на Дальнем Востоке Китай, на юге исламский мир.
Разнообразие ландшафта Евразии повлияло и на этногенез ее народов.
Русские осваивали поймы речных долин, финно-угорские народы водораздельные пространства, тюрки и монголы степную полосу, палеоазиаты тундру.
Поэтому, при разнообразии географических условий, полагает ученый, для народов Евразии объединение оказывается выгоднее разъединения, условия жизни этноса воплотилось для русских, по его мысли, в соборности (этническая комплиментарность распространялась не только на людей своего “рода-племени”, но и на соседей иной крови, объединившихся в едином государстве).
При всей спорности гумилевской теории, повторяющей в своих суждениях идеи классического евразийства 20-х гг., необъятность русской земли, ее порубежное состояние действительно во многом определили исторические судьбы народа, его психологию.
Не случайно эту “необъятность Земли русской” зафиксировал и русский язык: “Земля” это и почва, и государство (“Русская земля, ты уже за холмом”, восклицает князь Игорь), и народ, его населяющий (“земляки”).

[Back]