|
заблаговременно готовит детей к функции родителей, а также заботиться о неизбежных остатках инфантильности у взрослых. Мысль простая, но в условиях развитого индустриального общества все эти заботы и социальные подкрепления настолько приобретают стандартизированный характер, что изф поколения в поколение инфантильный страх не исчезает, а социальные модальности деформируются. Описывая автономно-физиологические психологические механизмы страхов и тревог, зарождение, генезис и их клиническое завершение, Эриксон ищет истоки этих психических состояний личности в раннем детстве, социокультурном прессинге, деформирующем личный опыт растущего организма. “Конечно, в детстве страх и тревога настолько близки друг к другу, что они просто неразличимы по той простой причине, что ребенок, ... не обладает способом разграничения внутренних и внешних, реальных и воображаемых опасностей. Тем не менее, он должен научиться этому, и пока ребенок учится, он нуждается в успокаивающем и вселяющем уверенность обучении со стороны взрослого. Поскольку ребенка не удается убедить взрослыми аргументами и, особенно в тех случаях, когда вместо этих аргументов он воспринимает латентный ужас и замешательство взрослого, паническое чувство неопределенной катастрофы сохраняется в виде всегда готовой потенциальности. Тогда, ребенок в праве развить тревогу, когда чего-то боится, равно как он в праве иметь “детские” страхи до тех пор, пока руководство взрослых не помогло ему, шаг за шагом, развить рассудительность и мастерство.” (Стр. 566) Таким образом, любое вмешательство в детский организм в раннем детстве ведет к фрустрации, а это значит, что необходима разработка особых методов и приемов общения с врачом именно для пациентов данной возрастной группы. Можно сказать, что сам вопрос врача о выборе предстоящего лечения может вызвать психическое торможение, связанное с испугом. Обсуждение же лечения с родителями в присутствии ребенка может |
торый позволяет шаг за шагом узреть, как из ничего развивается нечто или, по крайней мере, что-то более дифференцированное из чего-то простого. С этой позиции очевидно, что любая болезнь оставляет неуничтожимый слой страдания в душе ребенка на всю жизнь. Мы редко задумываемся над этим, не. понимая, что испытанная в раннем детстве боль это навсегда. Но здесь есть и еще один немаловажный аспект. Всякое общество состоит из людей, находящихся в процессе их перехода из разряда детей в разряд родителей. Чтобы обеспечить непрерывность традиции, общество должно заблаговременно готовить детей к функции родителей, а также заботиться о неизбежных остатках инфантильности у взрослых. Мысль простая, но в условиях развитого индустриального общества все эти заботы и социальные подкрепления настолько приобретают стандартизированный характер, что из поколения в поколение инфантильный страх не исчезает, а социальные модальности деформируются. Описывая автономно-физиологические психологические механизмы страхов и тревог, зарождение, генезис и их клиническое завершение, Эриксон ищет истоки этих психических состояний личности в раннем детстве, социокультурном прессинге, деформирующем личный опыт растущего организма. “Конечно, в детстве страх и тревога настолько близки друг к другу, что они просто неразличимы по той простой причине, что ребенок,... не обладает способом разграничения внутренних и внешних, реальных и воображаемых опасностей. Тем не менее, он должен научиться этому, и пока ребенок учится, он нуждается в успокаивающем и вселяющем уверенность обучении со стороны взрослого. Поскольку ребенка не удается убедить взрослыми аргументами и, особенно в тех случаях, когда вместо этих аргументов он воспринимает латентный ужас и замешательство взрослого, паническое чувство неопределенной катастрофы сохраняется в виде всегда готовой потенциальности. Тогда, ребенок в праве развить тревогу, когда чего-то боится, равно как, он в праве иметь “детские” страхи до тех пор, пока руководство взрослых не помогло ему, шаг за шагом, развить рассудительность и мастерство.” (Стр. 566) Таким образом, любое вмешательство в детский организм в раннем детстве ведет к фрустрации, а это значит, что необходима разработка особых методов и приемов общения с врачом именно для пациентов данной возрастной группы. Можно сказать, что сам вопрос врача о выборе предстоящего лечения может вызвать психическое торможение, связанное с испугом. Обсуждение же лечения с родителями в присутствии ребенка может породить новые страхи. Кроме того, информация для родителей и информация для ребенка принципиально отличаются. Для того, чтобы понять, чем они должны отличаться, необходимо дать психосоматическую классификацию возрастных групп, имманентно содержащую отличительные признаки. Теория психосоматических кризисов разработана в трудах Д.Кольберга, Ж.Пиаже, З.Фрейда, Э.Эриксона, Я.Щепаиьского, И.Кона. Ее физиологические основы сформулированы П.Анохиным в его концепции функциональной системы. Суть, как известно, в том, что человеческий организм созревает скачкообразно, каждый новый скачок происходит после окончательного формирования той или иной физиологической системы организма. Вышеперечисленные авторы описали различные аспекты этих скачков ( или кризисов, как их принято называть), их работы объединяет то, что все отмечают наличие восьми обязательных кризисов в онтогенетическом развитии личности. При этом теория Эрика Эриксона о делении нашего жизненного цикла на восемь стадий представляется наиболее интересной с точки зрения нашего исследования. Он полагает, что характер человека хотя и формируется в детстве, но не раз и навсегда, а сохраняет способность значительно изменяться и дальше на каждом этапе жизни. Внимание, которое Эриксон уделял проблемам юности и зрелости, помогла избавиться от одностороннего взгляда на детство как на период необратимого формирования личности. Одним из важных психосоциальных аспектов формирования личности является во-первых, наряду с фазами психосексуального развития, существующие и психологические стадии развития, в ходе которых индивид устанавливает ос |