|
116 себя глубинное либидозное содержание сексуального обмена (как это посвоему происходит и в танце, и обрядах). В техническом же предмете все это подавляется и демобилизуется. 'Го, что в трудовой жестуальности сублимировалось (а значит, символически реализовывалось), сегодня просто вытесняется. В современных технических систехмах ничего не осталось от анархично-зрелищного самопроизрастания старинных вещей, которые могли стареть, которые наглядно демонстрировали свою работу». Современная автоматика, которую ученый называет «бездушной», позволяет потребителю выйти за пределы строгого соответствия продукта жесту, создавая, тем самым, «добавочный по отношению к жесту продукт», ученый снова переносит психологический инструментарий на область философии и культурологии, предлагая в качестве аргумента исследования Ж. Пиаже. Как известно, занимаясь изучением развития детской речи, Пиаже пришел к тому, что первые жесты у ребенка становятся, своего рода, «аффективными схемами» отцовства и материнства: прообразом его дальнейших взаимоотношений с окружающими людьми. Так, мать и отец становятся для ребенка первым опытом овладения некими первичными и вторичными «орудиями». Ученый считает, что подобное происходит с предметами, по мере овладения ими потребителем, но это опосредование однажды становится несоразмерным для человека и его тела, в таком случае происходит так называемое «коннотирование» этого опосредования. Сущность коннотаций Бодрийяр формулирует следующим образом: «Они выражают его как дополнительное значение своей абсолютной связности (обтекаемости, «сподручности», автоматизма и т.д.), но одновременно в них оформляется и отделяющий нас от него вакуум, они образуют как бы новейший шаманский ритуал. Это знаки нашего могущества, но вместе с тем и свидетельства 78Там же, с. 63 |
177 ной анальной агрессивности, сублимируемой в игре, дискурсе, упорядочении, классификации и дистрибуции» (33; с. 34). Потребность в мифологии в обществеразрушенного символического измерения, ориентированного на манипуляцию Завершенность и функциональность предметов и вещей имеет своим следствием существенный недостаток: подобная универсальность техническая цивилизация пытается компенсировать исчезновение мифологических отношений. Бодрийяр связывает эти отношения с так называемой «трудовой жестуальностыо», цель которой компенсировать недостаток ирреальности в современном мире, символическую пустоту технического прогресса. «Жестуальное опосредование» характеризуется не только мышечно-нервной природой: в жесте таится богатая фаллическая символика, впоследствии выражаемая в различных схемах проникновения, сопротивления, оформления, трения. Моделью всех ритмических жестов становится сексуальная ритмика, которая и определяет впоследствии весь современный технологический прогресс: «Традиционные вещи и орудия, мобилизуя все наше тело для усилия и его завершения, отчасти вбирают в себя глубинное либидозное содержание сексуального обмена (как это по-своему происходит и в танце,, и обрядах). В техническом же предмете все это подавляется и демобилизуется. То, что в трудовой жестуальности сублимировалось (а значит, символически реализовывалось), сегодня просто вытесняется. В современных технических системах ничего не осталось от анархично-зрелищного самопроизрастания стартшых вещей, которые могли стареть, которые наглядно демонстрировали свою работу» (33; с. 63). Современная автоматика, которую ученый называет «бездушной», позволяет потребителю выйти за пределы строгого соответствия продукта жесту, создавая, тем самым, «добавочный по отношению к жесту продукт». Ученый 178 снова переносит психологический инструментарий на область философии и культурологии, предлагая в качестве аргумента исследова1шя Ж. Пиаже. Как известно, занимаясь изучением развития детской речи, Пиаже пришел к тому, что первые жесты у ребенка становятся, своего рода, «аффективными схемами» отцовства и материнства: прообразом его дальнейших взаимоотношений с окружающими людьми. Так, мать и отец становятся для ребенка первым опытом овладения некими первичными и вторичными «орудиями». Примерно подобное происходит с предметами, по мере овладеют ими потребителем. Но это опосредование однажды становится несоразмерным для человека и его тела, в таком случае происходит так называемое «коннотирование» этого опосредования. Сущность коннотаций Бодрийяр формулирует следующим образом: «Они выражают его как дополнительное значение своей абсолютной связности (обтекаемости, «сподручности», автоматизма и т.д.), но одновременно в них оформляется и отделяющий нас от него вакуум, они образуют как бы новейший шаманский ритуал. Это знаки нашего могущества, но вместе с тем и свидетельства нашей безответственности по отношению к нему» (33; с. 64). В качестве примера французский ученый приводит архетипическую.символику лестниц, чердаков, подвалов, родительского дома, потеря этой символики ведет к фрустрации. Истинной причиной этой фрустрации, которая накладывает отпечаток на дальнейшие взаимоотношения с миром, ученый считает глубокое чувство неудовлетворенности отсутствием глубшшого соучастия: человек разучается в символах предметов окружающего его пространства узнавать свое собственное тело, свои органы или соматическую организацию. Бодрийяр пишет: «Фактически свершилась настоящая революция быта: вещи стали сложнее, чем действия человека по отношению к ним. Вещи делаются все более, а наши жесты все менее дифференцированными. Это можно сформулировать иначе: вещами больше не определяются роли в театре жестов |