национального философского духа, русская моральная философия страдала в этом смысле дефицитом правопонимания, будучи, парадоксальным образом, при этом предельно этикоцентричной. В результате высочайшие нравственные авторитеты русской культуры ХУ1П-Х1Х вв. своим творчеством транслировали и распространяли правовой инфантилизм, ибо даже в интерпретации такого выдающегося философа, как В.С.Соловьев ("Оправдание добра"), правовые нормы представали как некие формализованные нравственные нормы, причем запретительного характера. Примерно так истолковывали право в западноевропейских протестантских трактатах ХУ1-ХУП вв. Поэтому в целом нельзя не согласиться с выводом о том, что "философия права в точном смысле этого слова в нашем культурном наследии попросту отсутствует. Именно там, где русская философия, выражаясь словами Гегеля, "утверждается в собственной стихии" (стихии морально-практического суждения), феномен права стушевывается и превращается в периферийную и прикладную этическую тему"119. С другой стороны, иррационально-эмотивный характер российского правопонимания , возможно, еще не означает, что последнее чуждо рациональности. Новым, и пока дискуссионным выводом, который имеет теоретико-методологическое значение для анализа правосознания и правовой культуры современного российского общества, является признание "вариативной" рациональности самого права. Рожденное под влиянием постмодернистской методологической культуры, это положение апеллирует к национальной истории, социальному опыту, то есть к своеобразной неформальной логике формирования права, чутко воспринимающей национальную традицию и национальную интуицию. "Живой организм, и право особенно, оказываются подвластными всей своей истории, которая при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности. Уже хотя бы, поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в ореоле которой предстает нам право, тем более 1,9Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. М., 1991. С. 231.I Архипова Н.Ю. Социетально-архетипические факторы правового поведения. Ростов-на-Дону, 2003. С. 90. 57 |
* сти (автономии) и как упорное сопротивление идее примата справедливости над состраданием” 1. Он совершенно справедливо отмечает, что дефицит правосознания оказывал обратное разрушительное влияние на культуру, поскольку в периоды общественных кризисов “губил... самое нравственность”. Вершина национального философского духа, русская моральная философия страдала в этом смысле дефицитом правопонимания, будучи, парадоксальным образом, при этом предельно этикоцентричной. В результате высочайшие нравственные авторитеты русской культуры XVIII-XIX вв. своим творчеством транслировали и распространяли правовой инфантилизм. Даже в интерпретации такого выдающегося философа, как В.С.Соловьев (“Оправдание добра”), правовые нормы представали как некие формализованные нравственные нормы, причем запретительного характера. Примерно так истолковывали право в западноевропейских протестантских трактатах XVI-XVII вв. Поэтому в целом нельзя не согласиться с выводом о том, что “философия права в точном смысле этого слова в нашем культурном наследии попросту отсутствует. Именно там, где русская философия, выражаясь словами Гегеля, “утверждается в собственной стихии” (стихии морально-практического суждения), феномен права стушевывается и превращается в периферийную и прикладную этическую тему”2. Казалось бы, какое конкретное отношение эта философско-культурологическая проблема имеет к анализу правовой культуры в сегодняшнем рос^ сийском обществе? Не отклоняемся ли мы от темы? Вовсе нет. Речь не только о том, что дефицит правосознания и ныне остается столь же актуальной проблемой России. И не только том, что правопонимание и его традиции оказывают существенное влияние и на процесс правового строительства, и на правоприменительную деятельность, и на правовое поведение. Суть в следующем. Согласно российскому, традиционно моральному, 1Соловьев Э.Ю. Прош.чое толкует нас. М., 1991. С.230. 2Там же. С.231. * 86 * пониманию сути права, оно неразрывно связывается в сознании с запретительными, карательными санкциями, которых человек стремится избежать, и именно это становится основным императивом его взаимоотношений с правом. Отсюда вытекает активная неприязнь к закону и укоренившаяся в веках привычка к легкому и бездумному правонарушению. Как писал еще А.И. Герцен, “русский, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно, и совершенно так же поступает правительство”1. С другой стороны, иррационально-эмотивный характер российского правопонимания, возможно, еще не означает, что последнее чуждо рациональности. Новым, и пока дискуссионным выводом, который имеет теоретико-методологическое значение для анализа правосознания и правовой культуры современного российского общества, является признание “вариативной” рациональности самого права. Эта идея, возникшая под влиянием методологической парадигмы постмодерна, сопряжена с обращением к национальному социокультурному опыту в поисках своеобразной неформальной логики формирования права, чутко воспринимающей национальную традицию и национальную интуицию. “Живой организм, и право особенно, оказываются подвластными всей своей истории, которая при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности. Уже хотя бы поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в ореоле которой предстает нам право, тем более что само это понятие достаточно изменчиво и синтетично, т.е. несводимо к одному компоненту”2. Но, взятый на вооружение в качестве базового принципа рассмотрения правовой культуры, правосознания и практики правового строительст' Герцен А.И. Собр. Соч. М., 1950. Т.7. С.251. 2 Скловский К.Н. Право и рациональность //Общественные науки и современность. 1998. №2. С.62. 87 |