|
слоя. Наряду с этим, конечно, можно говорить об обогащении отдельных общественных групп, но парадоксально то, что их вертикальная мобильность имела не интегральное, а фактически дезинтегрирующее л значение для общества. Рассматривая любой из процессов мобилизации за последние десятилетия, в большей или меньшей степени адекватными по отношению к ним представляются следующие характеристики. Группы, сменившие своё положение, зачастую в первый раз в истории оказались в новом статусе, и поэтому не только в личностном, но и в культурном аспекте оказались в чуждой им общественной среде. Новое общественное положение в основном приходило на смену исторически зафиксированной, глубоко впитанной, интериоризированной культуре, что углубляло культурный разрыв между старой и новой культурой. Процессы мобильности протекали между общественными позициями, и без того отдалёнными друг от друга. Значительная культурная отдалённость сама по себе снижала возможность усвоения культуры. Наиболее характерная особенность всех этих процессов мобильности состоит в том, что каждый из них контролировался и управлялся сверху, был навязанным обществу тем или иным способом. В результате оказалось следующее: I) люди обретали новый статус отнюдь не благодаря своим общественным стремлениям; 2) на новую общественную позицию попадали люди, которые не соответствовали таковой по своим способностям, данным и призванию; 3) процессы мобильности касались лишь отдельных сегментов, жизненных сфер, в то время как в других сохранялись прежние% характеристики, что делало конфликтным само общественное изменение, прежде всего жизнь причастных к нему лиц; 4) трудности усвоения новой культуры перевесили общественные блага, связанные с мобильностью. Изменения социальных позиций индивидов, формально расцениваемые как развитие, в большинстве случаев сопровождались * потерей идентичности, утратой способности к социальной ориентации, 118 |
аномийных состояний. Социальная дезинтеграция прослеживалась почти постоянно, что проявлялось как в макросоциальных процессах (структура, мобильность, система ценностей, культура и т.д.), так и в микросоциальной сфере, на уровне семейных, межличностных связей. Аномийные ситуации пронизывали всю структуру общества. Ценностные и нормативные кризисы, отсутствие средств, необходимых для претворения культурных целей, общественные иллегитимации, как правило, не оставались на уровне общественного сознания, но объективировались в структуре учреждений общества, его построении и механизме действия и поэтому органически врастали в макроструктуру общества. В настоящее время некоторая часть общества по крайней мере частично идентифицировалась с новыми культурными требованиями. Естественно, эта культурная интериоризация чрезвычайно различно протекает в обществе. Наблюдается неравномерное социальное закрепление новой системы ценностей, что для личности означает неопределенность и непредсказуемость макросреды, более того, ожиданий в поведении, мышлении, привязанностях. Однако подавляющее большинство россиян попрежнему страдает от ситуации, когда стала недействительной прежняя установленная формальная система ценностей. Большинство членов общества оказалось в ситуации, когда более или менее результативно усвоенные ранее нормы и соответствующие им формы поведения, сознания и чувства стали неадекватными. Они поставлены перед необходимостью ответа на вопрос: верно ли они мыслили, поступали и чувствовали, пытаясь встроиться в социокультурные реалии прошедших десятилетий. В итоге общество повернуло к тотальной аномии. Перемены в структуре общества послужили также углублению аномии. Происходит быстрый рост предпринимательского слоя. Наряду с этим, конечно, можно говорить об обогащении отдельных общественных групп, но парадоксально то, что их вертикальная мобильность имела не интегральное, а фактически дезинтегрирующее значение для общества. Рассматривая любой из процессов мобилизации за последние десятилетия, в большей или меньшей степени адекватными по отношению к ним представляются следующие характеристики. Изменившие своё положение социальные группы оказались в новом статусе, и поэтому не только в личностном, но и в социокультурном аспекте оказались в чуждой им общественной среде. Новое общественное положение в основном приходило на смену исторически зафиксированной, глубоко впитанной, интериоризированной культуре, что углубляло культурный разрыв между старой и новой культурой. Процессы мобильности протекали между общественными позициями, и без того отдалёнными друг от друга. Значительная культурная отдалённость сама по себе снижала возможность усвоения культуры. Наиболее характерная особенность всех этих процессов мобильности состоит в том, что каждый из них контролировался и управлялся сверху, был навязанным обществу тем или иным способом. Итак, люди обретали новый статус отнюдь не благодаря своим общественным стремлениям, и на новую социальную позицию попадали люди, которые не соответствовали таковой по своим способностям, данным и призванию. Процессы социальной мобильности касались лишь отдельных сегментов, жизненных сфер, в то время как в других сохранялись прежние характеристики, что делало конфликтным само общественное изменение, прежде всего жизнь причастных к нему лиц. Трудности усвоения новой культуры превышали блага, связанные с мобильностью. Смена социальных позиций индивидов в большинстве случаев сопровождалась потерей идентичности, утратой способности к социальной ориентации, различными видами депривации, маргинализацией, чувством безнадёжности и т.д. Изменения, перевернувшие жизнь российского общества, дезинтегрировавшие как социальную структуру, так и положение отдельных лиц, в конце 90-х годов замедлились, позднее с точки зрения |