|
норм , политической власти, традиций, религии); утопизм (коммунистического, либерального или иного толка); архаизм (укоренившиеся обычаи, традиции, порой противоречащие российскому законодательству "кровная месть", "самосуд" и т.п.)ь . Но на практике ментальная дифференцированность или, лучше сказать, дезинтегрированность российского общества, несомненно, сложнее и многообразнее. Любая ментальность характеризуется творимой ею (и одновременно обеспечивающей ее стабильность) когнитивной схемой. Актуальные для индивида системы социокультурных ценностей, мыслительных и поведенческих стереотипов вписаны в эту схему и составляют ее когнитивные фрагменты. Ментальные структуры включают в себя, во-первых, позитивные механизмы смыслополагания, воспроизводящие и укрепляющие традиционные формы властвования как гарантию стабильности иерархии социальных норм и ценностей. Во-вторых, механизмы аналитические, производящие операции сопоставления и оценки традиционных смыслов и 14 Результаты социологических исследований показывают, что в России почти половина взрослого населения занимает отчужденно-настороженную позицию по отношению к праву, закону. В последнее время появились конструкции особой русской “правовой ментальности”, принципиально отличной от ее западноевропейского_ Щ аналога. По мнению В.Н.Синюкова, ценность права в русском правосознании не в обеспечении формальной законности, а в достижении его тождественности с глубинным образом собственного жизнепонимания (Синюков В.Н. Российская правовая система. Саратов, 1994. С.217). Т.о., согласно этой точке зрения традиционный русский правовой нигилизм вполне нормальное для правовой культуры явление, вовсе не свидетельствующее о низком уровне правосознания. Напротив, ситуация массового нормативного нигилизма предполагает весьма высокое морально-правовое сознание общества. Так, институт “самосуда” является не столько феноменом культурной традиции, хотя, как известно, “самосуды” приобрели огромный размах в дореволюционной России (Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1990. С. 25-26), сколько реализацией обычно-правовой ментальности, которая не видит в органах правосудия эффективного инструмента осуществления справедливости в обществе. Эта же архаичная ментальность может подспудно определять и отношение рядовых граждан и даже политиков высокого ранга к президенту как к монарху. |
меняющ иеся социальные условия, пришел к выводу: сознание либо воспроизводит непривычные образцы поведения, либо срывается в панику, в неадекватность. П. Сорокин убедительно, на наш взгляд, трактовал социальный кризис как утрату социокультурной «суперсистемой» единого вектора ментальной жизни. Это означает ценностную дезинтеграцию и «моральную поляризацию» общ ественного менталитета1. Можно с уверенность утверждать, что в контексте такого кризиса многие индивиды ослабляют или даж е вовсе утрачивают способность к полноценной самоактуализации и адекватной самоидентификации, что приводит в общественной жизни к социальной аномии и росту противоправного поведения. Однако, как считает П. Сорокин, глубокие ментальные кризисы составляют необходимую часть мирового исторического процесса и нередко оказываются прелюдией новой социокультурной системы. М енталитет чрезвычайно существенная характеристика лю бого общества и лю бой культуры, поскольку в качестве социокультурного субъекта человек принадлежит не столько объективному миру, сколько символической когнитивной схем е мира, творимой тем или иным менталитетом. Неоднородность современного российского менталитета, в частности, правового, эмпирически очевидна. Априорно можно было бы предположить наличие в нем по крайней мере трех векторов: нигилизм (пронизывающ ий все общ ество и проявляющийся в отношении правовых норм2, политической власти, тра1См.: Sorokin P.A. Crisis of Our Age. N.Y., 1991. 2 Результаты социологических исследований показывают, что в России почти половина взрослого населения занимает отчужденно-настороженную позицию по отношению к нраву, закону. В последнее время появились конструкции особой русской “пра* вовой ментальности”, принципиально отличной от ее западноевропейского аналога. По мнению В.Н.Синюкова, ценность права в русском правосознании не в обеспечении формальной законности, а в достижении его тождественности с глубинным образом собственного жизнепонимания (Сгшюков В.II. Российская правовая система. Саратов» 1994. С.217). Т.о., согласно этой точке зрения традиционный русский правовой нигилизм вполне нормальное для правовой культуры явление, новее не свидетельствующее о низком уровне правосознания. Напротив, ситуация массового нормативного нигилизма предполагает весьма высокое морально-правовое сознание общества. диций, религии); утопизм (коммунистического, либерального или иного толка); архаизм (укоренившиеся обычаи, традиции, порой противоречащие российскому законодательству "кровная месть", "самосуд" и т.п.)1. Но на практике ментальная дифференцированность или, лучше сказать, дезинтегрированность российского общества, несомненно, слож нее и многообразнее. Нм представляется, что базовую характеристику индивидов и социальных групп составляет доминирующ ий тип ментальности, который определяет в том числе специфику правового менталитета. М ож но выделить четыре таких типа: групповой тип, предполагающий самоидентификацию индивида с определенной социальной группой; авторитарный тип, предполагающий самоидентификацию индивида со своей властной ролью в социуме; социально-изоляционистский тип, предполагающ ий самоидентификацию индивида с самосознанием; солидарный тип, предполагающий самоидентификацию сознания индивида с содерж анием другого индивидуального сознания. Любая ментальность характеризуется творимой ею (и одновременно обеспечивающей ее стабильность) когнитивной схем ой. Актуальные для индивида системы социокультурных ценностей, мыслительных и поведенческих стереотипов вписаны в эту схему и составляют ее когнитивные фрагменты. При доминировании в ментальности группового м одуса когнитивная схема социальных связей децентрирована. М ентальный вектор цен1 Так, институт “самосуда” является не столько феноменом культурной традиции, хотя, как известно, “самосуды” приобрели огромный размах в дореволюционной России (Челидзе В. Уголовная Россия. М., 1990. С. 25-26), сколько реализацией обычноправовой ментальности, которая не видит в органах правосудия эффективного инструмента осуществления справедливости в обществе. Эта же архаичная ментальность может подспудно определять и отношение рядовых граждан и даже политиков высокого ранга к президенту как к монарху. |