Проверяемый текст
(Диссертация 2004)
[стр. 41]

41 Существенная корректировка официальной идеологической доктрины, предпринятая Сталиным, оказала самое серьезное влияние на состояние общественных наук в послевоенный период.
Им отводилась далеко не последняя роль в утверждении новых идеологических форматов.
Отсюда жесткое давление на философские, исторические, экономические дисциплины, с целью приведения их базовой концепции в соответствие с нуждами правящей верхушки.
Первой под ударом властей оказалась философия.
Для этого была организована дискуссия по учебнику Г.Александрова «История западноевропейской философии», удостоившаяся в 1946 году присуждения сталинской премии.
Главным действующим лицом здесь стал секретарь ЦК ВКП (б) по идеологии Жданов, назвавший себя юнгой, «впервые вступившим на палубу философского
корабля».66 Однако данное обстоятельство ничуть не помешало ему назидать и поучать аудиторию, состоящую из академиков и профессоров.
Та часть его выступления, где содержатся высказывания о недооценке русской философии, критикуется чрезмерное увлечение автора различными философскими школами прошлого, сегодня хорошо известно исследователям.
Менее освещены идеи, сформулированные Ждановым в качестве образца новейшей философской мысли.
Речь идет о его размышлениях относительно источников и движущих сил развития советского общества.
Вот как он раскрывал эту важную, актуальную проблему: «Если внутренним содержанием процесса развития, как учит нас диалектика, является борьба противоположностей, борьба между старым и новым...
то наша советская философия должна указать, как действует этот закон диалектики в условиях социалистического общества...
Вот где широчайшее поле для научного исследования, и это поле никем из наших философов не обработано.
А между тем наша партия уже давно нашла и поставила на службу социализму ту особенную форму
раскры66 Вопросы философии.
1947.
№ 1.
С.
256.
[стр. 32]

самоутверждения в литературе.
Кремлем пресекались попытки самостоятельного развития национальных литератур вне творчества и влияния русской.
Особенно актуальным это было для крупных республик, входивших в состав СССР и России — Украины, Башкирии и др., которые постоянно находились в поле критики ЦК ВКП(б) за недостаточное следование идеологическим стандартам.[275] О том, как само руководство страны на практике внедряло принцип советского патриотизма дает представление знакомство с постановлением секретариата ЦК (май 1946 г.) «О кинокартине «Адмирал Нахимов».
Как отмечалось в постановлении, фильм, поставленный режиссером Пудовкиным, содержит серьезные недостатки, снижающие художественную ценность картины.
В ней имело место пренебрежение к исторической правде.
Сцена Синопского морского сражения, являющегося основной в фильме, не развернута и осталась незавершенной, не воспроизведен исторический факт пленения командующего турецким флотом и его штаба, защита Севастополя изображена схематично и недостаточно убедительно.
ЦК поручил ввести сцену пленения турецкого адмирала и прикомандированных к нему английских офицеров, приведя при этом слова Нахимова о необходимости мира и дружбы между Россией и Турцией.
Показать гуманное обращение российских военных с пленными турками и мирным населением г.
Синоп.
Дать более яркую и величественную картину возвращения победоносной эскадры в Севастополь.
Включить дополнительный эпизод захвата в плен матросом Кошкой английского офицера, уже ранее отпущенного Нахимовым при Синопе в числе английских инструкторов турецкого флота.
На переделку картины отводилось 4 месяца.[276] Такова была внутренняя «кухня» советского патриотизма.
Однако любопытно другое: заинтересованность и щепетильность в отношении идейной выдержанности партии сочеталось с невниманием и даже безразличием к материально-техническому состоянию студии «Мосфильм», основного производителя лент в те годы.
Техническая база «Мосфильма» не менялась, не реконструировалась свыше четверти века, еще со времен немого кино, хронически недоставало метража кинолент.[277] Функционирование сталинской концепции советского патриотизма с его бескомпромиссной борьбой против западничества и «иностранщины» приводило к уродливым явлениям в повседневной жизни людей.
Среди них можно назвать решение властей о запрещении браков с иностранцами, пытающиеся перекрыть каналы общения с западным миром.
Под это нелепое и совершенно необъяснимое для цивилизованного человека решение подводилась соответствующая идеологическая база.
К примеру, 15 и 18 июня 1948 года «Правда» опубликовала письма Н.
Макушиной и Н.
Головановой, которые, выйдя замуж за граждан Великобритании, решили вернуться на Родину, не вынеся «тягот и лишений заграничной жизни».
В частности, Н.
Макушина так объясняла свой поступок: «Я не могла дальше выносить все это и решила забрать сына и уехать из Англии.
И для меня, и для мужа это расставание было очень тяжелым, но я была счастлива, что возвращаюсь на Родину, а мужу оставалось радоваться только тому, что сын его будет жить в стране, которая дает ему возможность получить образование и жить без хорошо знакомой его отцу тревоги за завтрашний день».[278] Редакция газеты «Правда» получили более 500 откликов на эти откровения, преисполненные в основном верноподданническими мотивами и требованиями оградить людей от попадания в буржуазное рабство.[279] На основе подобных просьб общественности Президиум Верховного Совета СССР принимал решение воспретить браки советских граждан с иностранцами.
Поиски врагов — носителей буржуазного космополитизма активно велись внутри страны.
Здесь была найдена очень удобная мишень — еврейский народ.
Попытки выставить евреев в качестве проводников буржуазной идеологии предпринимались в СССР сразу после окончания войны.
К примеру, руководящие работники Управления кадров ЦК ВКП(б) в своем письме от 7 октября 1946 года на имя секретаря ЦК Кузнецова сообщали о националистических и религиозных тенденциях в еврейской литературе, пропагандирующей настроение безысходности, скорби и т.
д.
В записке предлагалось вынести вопрос о положении в советской еврейской литературе на заседании секретариата ЦК.
Однако Жданов отклонил предложения рассматривать данную проблему на секретариате, сочтя ее неактуальной.[280] Отношение к евреям стало меняться к худшему с 1948 года.
К этому времени провалились попытки Сталина включить только что созданное государство Израиль в сферу своего влияния.
К тому же возникновение самостоятельного национального образования оживило самосознание евреев.
Так, в Верховный Совет СССР поступали письма от граждан еврейской национальности с просьбой разрешить выезд в Израиль для борьбы с оружием в руках за защиту еврейского народа.[281] Атмосфера гонений на евреев лучше всего передана в письмах, поступавших в редакции центральных газет.
Вот выдержки из текстов: «Разве не может вызвать возмущение цивилизованного мира то, что на 30-м году существования советской власти у нас закрыты все еврейские школы.
Еврейских детей в советских школах обижают, бьют, не дают прохода и обзывают «жидюками».
В вузах установлена процентная норма при приеме.
Евреям ограничен прием в научных учреждениях и институтах, а в некоторых вообще запрещен».
(И.
Абрамсон, Ленинград); «В очередях, в трамваях, на базарах все время слышно это шипение и угрозы, что вот пусть только начнется война, как мы покончим со всеми евреями… В очередях эти разговоры происходят в присутствии милиции, а они на это не обращают внимания».[282] Хорошо понимая, к чему может привести подобная атмосфера, отдельные представители творческой интеллигенции стремились остановить этот маховик, набирающий обороты.
Такую попытку предпринял И.
Эренбург, добившийся публикации в «Правде» своей статьи «По поводу одного письма».
В ней, пытаясь отвести угрозу, нависшую над целым народом, он писал: «Мракобесы издавна выдумывали небылицы, желая представить евреев какими-то особенными существами, непохожими на окружающих их людей.
Мракобесы говорили, что евреи живут отдельной, обособленной жизнью, не разделяя радостей и горестей тех народов, среди которых они проживают; мракобесы уверяли, будто евреи — это люди, лишенные чувства родины, вечные перекати-поле; мракобесы клялись, что евреи различных стран объединены между собой какими-то таинственными связями».[283] Парадокс заключался в том, что Эренбург, взывая к разуму, обращался за защитой к тем, кто по сути и являлся главным организатором антисемитского похода конца 40-х — начала 50-х годов.
Существенная корректировка официальной идеологической доктрины, предпринятая Сталиным, оказала самое серьезное влияние на состояние общественных наук в послевоенный период.
Им отводилась далеко не последняя роль в утверждении новых идеологических форматов.
Отсюда жесткое давление на философские, исторические, экономические дисциплины, с целью приведения их базовой концепции в соответствие с нуждами правящей верхушки.
Первой под ударом властей оказалась философия.
Для этого была организована дискуссия по учебнику Г.
Александрова «История западноевропейской философии», удостоившаяся в 1946 году присуждения сталинской премии.
Главным действующим лицом здесь стал секретарь ЦК ВКП(б) по идеологии Жданов, назвавший себя юнгой, «впервые вступившим на палубу философского
корабля».[284] Однако данное обстоятельство ничуть не помешало ему назидать и поучать аудиторию, состоящую из академиков и профессоров.
Та часть его выступления, где содержатся высказывания о недооценке русской философии, критикуется чрезмерное увлечение автора различными философскими школами прошлого, сегодня хорошо известно исследователям.
Менее освещены идеи, сформулированные Ждановым в качестве образца новейшей философской мысли.
Речь идет о его размышлениях относительно источников и движущих сил развития советского общества.
Вот как он раскрывал эту важную, актуальную проблему: «Если внутренним содержанием процесса развития, как учит нас диалектика, является борьба противоположностей, борьба между старым и новым… то наша советская философия должна указать, как действует этот закон диалектики в условиях социалистического общества… Вот где широчайшее поле для научного исследования, и это поле никем из наших философов не обработано.
А между тем наша партия уже давно нашла и поставила на службу социализму ту особенную форму
раскрытия и преодоления противоречий социалистического общества, ту особую форму борьбы между старым и новым, между отживающим и нарождающимся…, которая называется критикой и самокритикой».[285] Сразу обращает внимание решенность вопроса о движущих силах развития советского общества, причем об этом решении, сделанном партией, Жданов сообщал ученым, без участия которых на самом деле вряд ли была бы возможна разработка данной непростой проблемы.
Жданов выступал практически перед всеми ведущими философами страны того времени и говорил им об уже проделанной партией работе, не уточняя, кто конкретно из научного мира участвовал в ней.
Более парадоксальной ситуации придумать сложно.
После этого ждановского откровения лучшие научно-философские силы страны должны были вступить на путь обоснования предложенного им вывода, причем это по сути дела комментаторство, а не исследовательский поиск, находилось под строгим и неусыпным контролем.
По существу же самого вывода о критике и самокритике как движущей силы развития советского общества напрашивается следующая мысль: перед нами не что иное, как попытка ухода от реальных проблем функционирования общества, где существовала одна форма собственности, одна политическая сила, один вождь.
Данная конструкция могла обеспечивать только консервацию всей жизни, никак не способствуя его модернизационным задачам.
Развитие критики и самокритики в условиях безальтернативности выборных механизмов, однопартийной системы без каких-либо реальных признаков коллегиальности можно квалифицировать как действия, инспирированные в угоду правящему режиму.
То же самое можно сказать и о других источниках развития советского общества: морально-политическом единстве народа и советском патриотизме.

[Back]