Проверяемый текст
(Диссертация 2004)
[стр. 60]

60 кадровые пополнения в этой сфере по понятным причинам долгие годы не представлялось возможным.
В результате в послевоенный период для обслуживания действующих церквей имелось лишь 9617 священников и дьяконов, что составляло только 8,1% по отношению к 1916
году.1 0 1 Очевидно: решение этой серьезной задачи требовало безотлагательного восстановления в стране системы духовного образования.
Это произошло с 1946/47 учебного года.
Все имеющиеся в ведении московской патриархии богословские курсы, училища, школы переименовывались в духовные семинарии, т.е.
им возвращались прежние дореволюционные названия.
Совет по делам РПЦ согласился с образованием духовных семинарий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратовской, Львовской, Одесской, Минской, Луцкой областях и Ставропольском крае с четырехгодичным сроком обучения.
Кроме этого, формировалась и система духовных академий (в Москве, Ленинграде,
Киеве).102 Таким образом, в послевоенный период в стране фактически была воссоздана система духовного образования, которая практически в неизменном виде просуществовала вплоть до конца 80-х годов.
Все это
свидетельствовало о начале восстановления церкви как важного института, имевшего авторитет и влияние в обществе.
Данные тенденции явственно ощущались в послевоенные годы.
В речи епископа Гермогена перед учащимися духовной семинарии и академии в начале 1948/49 учебного года ставился вопрос: «Не возникает'ли в вашем сознании представление о ее былом величии и значении, не только для церкви, но и для всего Российского
государства?»1 0 3 Следует сказать, что такой вопрос возникал не только у епископа Гермогена и его подопечных, но и в сознании многочисленного партий101 ГАРФ.
Ф.
6991.
Оп.
1.
Д.
149.
Л.
82.
102ГАРФ.
Ф.
6991.
Оп.
2.
Д.
37.
Л.
14, 24.
103Журнал московской палриархии.
1948.
№ 12.
С.
16.
[стр. 35]

Идея единения вокруг православной веры, русской церкви всего советского общества, да и не только его, явилась одной из центральных на московском Поместном Соборе.
Вот как подавалась его атмосфера официальной церковной печатью: «плотной людской стеной окружены заседающие на Соборе.
Среди этих посторонних есть и англичане, и американцы, и японцы.
Известный русский искусствовед стоит рядом с приходским священником, модная дама рядом с прихожанкой в вязаном теплом платке.
Кто-то сказал… одному из распорядителей на Соборе: «Надо бы навести порядок, предложить всем пройти на отведенные места, а то как-то неладно сгрудились.
«Ничего, — ответил московский священник, — это Россия».[307] Дифирамбы церкви адресовали представители советского режима.
Так, в выступлении председателя Совета по делам РПЦ Г.
Карпова подчеркивалось: «В церквах и монастырях зарождалась письменность и складывались первые летописи о жизни нашей страны, стены церквей и монастырей неоднократно выдерживали орды иноземных завоевателей…»[308] О ходе работы Поместного Собора сообщалось в главном пропагандистском рупоре коммунистической партии — газете «Правда».[309] Церковь отвечала властям тем же.
Высокую оценку на Соборе получило «Положение об управлении русской православной церкви», которое сравнивалось с аналогичными документами времен царской России, внесенного в Думу в 1913 году.
Этим сравнением как бы подчеркивалось, что Советское правительство проявляет не меньшую заботу о церкви, чем дореволюционные власти.[310] «Положение об управлении РПЦ» действительно имело важное значение для упорядочивания церковной жизни.
Высшая ее власть закреплялась за Поместным Собором, в промежутках между собраниями которого церковь возглавлялась патриархом московским и всея Руси и управлялась совместно со священным Синодом.
В «Положении» четко прописывались полномочия патриарха: обращаться с посланиями по церковным вопросам ко всей РПЦ, вести сношения с представителями других автокефальных православных церквей, награждать титулами и высшими церковными отличиями и т.
д.
Определялось понятие православной общины — группы верующих не менее 20 человек.
Она получала от гражданских властей на основе особого договора в бесплатное пользование храм и церковную утварь.
Тем самым церковные организации получали права юридического лица, которого были лишены последние десятилетия.[311] Особым расположением властей в ходе работы Поместного Собора пользовались зарубежные делегации автокефальных церквей.
Приехавшие гости были одарены дорогими подарками, взятыми из различных музеев: золотыми крестами с камнями, полными архиерейскими облачениями из золотой парчи, митрами и панагиями с драгоценными камнями, старинными иконами.
Судя по описи, выявленной в архиве, все эти дорогостоящие дары были приняты, за исключением митрополита Эмесского Александра, который отказался от панагии с драгоценными камнями и облачения.
Для восточных патриархов и представителей других православных церквей проводилась обширная культурная программа.
Они посетили исторический музей в Москве и его филиал в Коломенском, музей Красной Армии и Останкинский дворец, оставив там восторженные отзывы.[312] По завершении работы Собора все они были приглашены на духовный концерт, состоявшийся 6 февраля 1945 года в Большом зале московской консерватории.
Здесь, в присутствии всего высшего духовенства (около 1,5 тысяч человек), исполнялось различное церковное пение.
В начале третьего отделения концерта собравшимся зачитали только что полученный по радио приказ Верховного Главнокомандующего Маршала И.
Сталина, где сообщалось об очередных победах советской армии.
После этого сразу последовало исполнение увертюры П.
Чайковского «1812 год», которая начиналась мелодией известного церковного песнопения.
Концерт произвел сильное впечатление на высоких зарубежных гостей Собора.
Как заявил папа и патриарх Александрийский Христофор: «Сам факт организации в Большом концертном зале духовного концерта говорит за то, что церковь в Советском Союзе имеет полную свободу и сочувствие со стороны Правительства».[313] Проведение Поместного Собора, избравшего тринадцатого патриарха всея Руси Алексия I, существенно укрепило взаимоотношения государства и церкви.
В этот период правительство принимает немало решений по сохранению, реставрации архитектурных комплексов и памятников, имеющих большое религиозное значение.
Как, например, постановление СНК СССР от 8 апреля 1945 года «О мероприятиях по сохранению и реставрации памятников архитектуры во Владимирской области».
В нем Владимирский облисполком, МВД СССР, Наркомат гражданского строительства РСФСР в течение 1946-47 годов обязывались произвести неотложные работы по ремонту наиболее ценных памятников: Дмитриевского собора XII века, собора княжнина монастыря, палат Суздальского кремля и др.
(всего перечислено 68 объектов).
Постановлением выделялась необходимая техника и квалифицированная рабочая сила.
Чуть позже специальным решением союзного Совнаркома г.
Суздаль превращался в исторический заповедник, город-музей, охраняющий неповторимые сокровища древней русской архитектуры.[314] Но все же главным в устоявшемся диалоге РПЦ и государства стала практика открытия многих храмов, тех самых, которые с энтузиазмом закрывали и усиленно уничтожали еще совсем недавно, в предвоенные годы.
Эта политика осуществлялась непосредственно сверху.
Председатель совета по делам РПЦ предлагал ЦК ВКП(б) окончательное решение об открытии храмов полностью передать в компетенцию возглавляемого им совета, а за местными органами оставить лишь право высказываться по тому или иному ходатайству верующих.[315] Такая процедура разрешения на открытие церквей снимала препятствия местного характера и облегчала проведение в жизнь политического курса высшего руководства страны в отношении РПЦ.
О его результатах дают представление следующие данные: по состоянию на 1 января 1947 года в СССР функционировало 13813 православных храмов и молитвенных домов, что по сравнению с 1916 годом составляло 28 %.
В городах действовало 1352 церкви и в рабочих поселках, селах, деревнях — 12461.
Из всего этого количества до 1941 года существовало 3732 храма, немцами на оккупированной территории образовано 7000 церквей, открыто советскими властями в 1944-46 годах — 1084.
Хотя заявлений от верующих на открытие храмов за этот период поступило гораздо больше — 5184, т.
е.
удовлетворялись далеко не все заявки, а примерно 20 % от полученных советом по делам РПЦ.[316] За этими сухими данными статистики скрываются глубокие чаяния и надежды многих миллионов верующих Советского Союза.
Надо помнить, что каждое удовлетворенное ходатайство об открытии храма являлось крупным событием в жизни людей.
Как, например, в Кировской области, где при открытии одной новой церкви собралось около 15 тысяч жителей из окрестностей в радиусе 90-100 км.
Они лично хотели убедиться в факте открытия храма, что отвечало их внутренним устремлениям.[317] Данный случай являлся типичным для многих регионов страны.
Расширение деятельности церкви с особой актуальностью ставило вопрос о необходимом количестве священнослужителей.
Ситуацию здесь для РПЦ можно охарактеризовать как кризисную.
Многие священники были уничтожены или репрессированы, производить же кадровые пополнения в этой сфере по понятным причинам долгие годы не представлялось возможным.
В результате в послевоенный период для обслуживания действующих церквей имелось лишь 9617 священников и дьяконов, что составляло только 8,1 % по отношению к 1916
году.[318] Очевидно: решение этой серьезной задачи требовало безотлагательного восстановления в стране системы духовного образования.
Это произошло с 1946/47 учебного года.
Все имеющиеся в ведении московской патриархии богословские курсы, училища, школы переименовывались в духовные семинарии, т.
е.
им возвращались прежние дореволюционные названия.
Совет по делам РПЦ согласился с образованием духовных семинарий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратовской, Львовской, Одесской, Минской, Луцкой областях и Ставропольском крае с четырехгодичным сроком обучения.
Кроме этого, формировалась и система духовных академий (в Москве, Ленинграде,
Киеве).[319] Таким образом, в послевоенный период в стране фактически была воссоздана система духовного образования, которая практически в неизменном виде просуществовала вплоть до конца 80-х годов.
Все это
способствовало началу восстановления церкви как важного института, имевшего авторитет и влияние в обществе.
Данные тенденции явственно ощущались в послевоенные годы.
В речи епископа Гермогена перед учащимися духовной семинарии и академии в начале 1948/49 учебного года ставился вопрос: «Не возникает ли в вашем сознании представление о ее былом величии и значении, не только для церкви, но и для всего Российского
государства?»[320] Нужно заметить, что такой вопрос возникал не только у епископа Гермогена и его подопечных, но и в сознании партийного аппарата, выражавшего все большую озабоченность деятельностью русской православной церкви.
На собраниях и активах областных партийных организаций в различных регионах страны все чаще звучали слова обеспокоенности создавшимся положением.
Так, на партконференции Великолужского обкома (1948 г.) с тревогой констатировалось оживление религиозных настроений, роста случаев крещения новорожденных и детей школьного возраста, обряды венчания производились повсеместно, даже среди некоторых партийных и комсомольских работников.
На Закарпатской областной конференции ВКП(б) в 1948 году один из активистов прямо заявил: «Мы не боремся с религией, а защищаемся от нее.
Эта наша защита привела к тому, что слово попа стало более авторитетным, чем прежде».[321] На семинарах сети политпросвещения Кировской области пропагандисты требовали следующих разъяснений: «Из какой необходимости исходило правительство при разрешении вопроса об открытии церквей, а также об учреждении в нашей стране духовных учебных заведений?», «Является ли до некоторой степени ошибкой политика государства в первые годы его существования в вопросе закрытия церквей и монастырей, если в период войны снова было разрешено их открыть?»[322] и др.

[Back]