|
Герой Брюсова Рупрехт человек, религиозно индифферентный, мирно уживающийся и в “обществе добрых католиков” и “среди исступленных лютеранцев”, который полагает, что “вера заключается в глубине сердца”226. Ему вторит Рената, 997 считающая, что “не церковь нам нужно реформировать, а душу свою” . Строительство Храма земного, внешнего это задача, заранее обреченная на неудачу. Вот Рупрехт разглядывает “серую громаду” строящегося Собора в Кельне, “торжественную в своем смелом замысле”: “Тогда же пришло мне на мысль, что никогда этому зданию, как и братьям его, собору Св. Петра в Риме и собору Рождества Пресвятой Богородицы в Милане, не суждено воздвигнуться в его настоящем величии; поднять на высоту те тяжести, какие нужны для его окончания, и вывести в совершенстве задуманные стрельчатые башни, это — задачи, далеко превышающие наши силы и средства. Если же когда-либо человеческая наука и строительное искусство достигнут такой меры совершенства, что это станет возможным и легким, люди, конечно, настолько утеряют первоначальную веру, что не захотят трудиться, чтобы возвысить божий дом”228. Образ “храма” становится в “Огненном ангеле” метафорой лирического переживания, характеристикой мира внутреннего. Так, беседуя с Ренатой, Рупрехт чувствовал, как его хаос знаний и сведений “сплавлялся постепенно” в одну громадную, но нераздельную массу, “словно бы из расплавленного чугуна выливался 990 стройный колокол, который может звучать гулко и далеко” . Наконец, образ готического храма настолько лиризуется, что становится воплощением (эстетическим, а не религиозным) душевной “ауры” Ренаты: “рдяные и голубые лучи, перекрещивающиеся в церквах сквозь расписные стекла”230. Итак, “правда” в 231 искусстве для Брюсова это “самоудовлетворение и самопостижение , причем постигается именно “запредельная стихия” в душе, т.е. находящаяся за гранью “дневного”, здравого смысла. Следуя авторскому замыслу, важное место в сюжете произведения принадлежит теме любви. Тема любви, составляя как бы центральный малый круг романа, наиболее тщательно и художественно разработанный, также связана с 226Там же. 227Там же. С.51. 228Там же. С.57. Брюсов В.Я.Огненный ангел. // Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7тт. Т.4. С.69. 230Там же. С. 182. 231Брюсов В.Я. Огненный ангел. // Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7тт, Т.6. С.60, 91. 105 |
венные учения средневековья (магия) и попытки сношений с невидимым (спиритизм)...” [16]. Темное, “ночное”, демоническое, мистическое также объективно и сильно, как “дневное”, разумное, рационалистическое. Позднее, в 1912 году, Л. Шестов писал в “Великих канунах”: “...понемногу вся действительность вступает в свои права. Мы начинаем убеждаться, что хаос так же реален, как гармония...” [17]. Все исследователи справедливо отмечают рационалистичность брюсовской личности; но, например, А.Белый, вспоминая историю своего знакомства с Брюсовым, почувствовал в “четко трезвой, практической сфере... сердце, огонь бескорыстия”, за “убийственной трезвостью поэта “безумий детский кошмар, в котором мы оба кричали когда-то” [18]. Обыденность, повседневность темных подоснов бытия этот “стык”, совмещение “дневного” и “ночного” миров сближали для Брюсова эпоху средневековья с Н.И.Петровской, вокруг которой “стояла атмосфера опасности, гибели, рока” [19]. Бог и Дьявол предстают в романе Брюсова не столько как объективно-метафизические, всеобщие сущности, сколько как две стороны субъективного внутреннего мира человеческой души, как ее “дневное” (рациональное) и “ночное” (иррациональное) состояния. Характерно, что храм архитектурный образ мироздания выступает в трилогии Мережковского как одна из важнейших “констант” пейзажа, причем изображен дом церкви извне, на фоне земли и неба, осиян волнами света. Но герой Брюсова Рупрехт, религиозно индифферентный, мирно уживающийся и в “обществе добрых католиков” и “среди исступленных лютеранцев”, полагает, что “вера заключается в глубине сердца” [20]. Ему вторит Рената, считающая, что а реформировать свою” [20, С.51]. Строительство Храма земного, внешнего это задача, заранее обреченная на неудачу. Вот Рупрехт разглядывает “серую громаду” строящегося Собора в Кельне, “торжественную в своем смелом замысле”: “Тогда же пришло мне на мысль, что никогда этому зданию, как и братьям его, собору Св.Петра в Риме и собору Рождества Пресвятой Богородицы в Милане, не суждено воздвигнуться в его настоящем величии; поднять на высоту те тяжести, какие нужны для его окончания, и вывести в совершенстве задуманные стрельчатые башни, это задачи, далеко превышающие наши силы и средства. Если же когда-либо человеческая наука и строительное искусство достигнут такой меры совершенства, что это станет возможным и легким, люди, конечно, настолько утеряют первоначальную веру, что не захотят трудиться, чтобы воз высить божий дом” [20, С.57]. Мережковскому характер веры (языческой или христианской) представлялся неизменным; он находил христианские черты еще в язычестве, язычество же сохранилось в мировосприятии людей и после победы христианства. Брюсов же ощущает убывание веры, оскудение религиозного чувства в душах людей, замену его этикетом или игрой. Образ “храма” становится в “Огненном ангеле” метафорой лирического переживания, характеристикой мира внутреннего. Так, беседуя с Ренатой, Рупрёхт чувствовал, как (6его хаос знании и сведении сплавлялся постепенно в одну громадную, но нераздельную массу, словно бы из расплавленного чугуна выливался стройный колокол, который может звучать гулко и далеко” [20, С.69]. Наконец, образ готического храма настолько лиризуется, что становится воплощением (эстетическим, а не религиозным) душевной “ауры” Ренаты: “рдяные и голубые лучи, перекрещивающиеся в церквах сквозь расписные стекла” [20, С.182]. Итак, “правда” в искусстве для Брюсова это “самоудовлетворение и самопостижение” [21], причем постигается именно “запредельная стихия” в душе, т.е. находящаяся за гранью “дневного” здравого смысла. Такая “лиризация” понятия правды побудила Брюсова к созданию стихотворных циклов “На Сайме”, “Правда вечная кумиров”, “Из ада изведенные”, входящих в книгу “Stephanos” # (1904-1905), отразившей “год бури, водоворота”, “страстей, мучительств, таких радостей”, связанных с любовью к Н.И.Петровской [22]. Брюсов писал в ноябре 1904 года Л.Н.Вилькиной: “...Вы найдете здесь стихи, на которые смотрите не как на стихи (ибо, разумеется, у меня есть лучшие), но как на фотографию моей сегодняшней души99 раскрывает биографический стихотворений “Орфей и Эвридика” и “Бальдеру Локи”. Последнее из этих 4 стихотворений представляет также полемику с “Северной симфонией (1-й героической)” А.Белого [24]. Стихотворение “Портрет” рисует и внешне, и психологически точный портрет Н.Петровской: Черты твои детские, скромные; Закрыты стыдливо виски, Но смотрят так странно, бездомные, Большие зрачки... [22, С.397]. Итак, свои стихотворения Брюсов расценивал как “фотографию души”.' Л . Яш Облик героя “Из ада изведенные” “ночной”, “темный демоническ Первое стихотворение цикла датировано 13-14 сентября 1903 года; А.Белый вспоминал: “С осени 1903 года Брюсов вдруг стал предо мной как овеянный |