Проверяемый текст
Барковская Нина Владимировна; Поэтика символистского романа (Диссертация 1996)
[стр. 121]

трагичны; их конфликт не между собой, а в столкновении с Роком, с Неизбежным.
Античные герои-“маски” придают героическую тональность и вселенский масштаб жизненной
ситуации.
Однако герой, почти равный по свободе воли богам, оказывается “палачом, слишком поднятым на котурны”.
Известно, что и в жизни Брюсов оставил Н.Петровскую.
Потому так важны две последние строфы, отделяющие автора от героя, снимающие с автора маску Тезея.

“Играя” в античный миф, исполняя “роль” героя, Брюсов, тем не менее, дистанцируется от него, отходит на позицию вненаходимости, видя скорбный исход “мифа”.
В романе “Огненный ангел” любовь оказывается содержанием жизни Рупрехта.
Ее утрата вызывает новый вид игры создание воображаемого мира, альтернативного миру реальному.
Такая игра тоже предполагает активность воли субъекта, как и первый из обнаруженных нами видов игры в романе, однако, в отличие от него, игра в “мир иной” проистекает не из свободы, а, напротив, из несвободы человека, которым играет судьба.
Рената покинула Рупрехта, он пребывает в состоянии “бессилия и безволия”: “Однажды придумал я новую игру, а именно, сидя в кресле, закрывая глаза и воображая, что Рената здесь, в комнате, что она переходит от окна к столу, от постели к алтарю, что она подходит ко мне, касается моих волос.
В увлечении я действительно словно слышал шаги, шуршание платья, словно ощущал прикосновение нежных пальцев, и этот самообман был
277 мучителен и сладостен .
Позднее, когда Рената уже оказалась в руках инквизиции, Рупрехт, бессильный помочь ей, “заставляет себя вновь, как праздного зрителя, смотреть на сцены, разыгрываемые передо мною на подмостках мечты”278.

Действительность слишком страшна; единственное спасение — уйти от нее в мир фантазии.
Таким образом, несвободе в мире реальном, где играет рок, человек противопоставляет свободу творчества собственного иллюзорного, хотя и подобного реальному мира.
С этих позиций роли, навязываемые судьбой герою в мире реальном,
представляются масками личинами, искажающими подлинное “я”.
Действительность, окружающая героев, слишком похожа на фарс.
Мотив балагана дважды входит в историю любви Рупрехта к Ренате.
Еще в Кельне, на празднике
Брюсов В.Я.
Огненный ангел.
// Брюсов В.Я.
Собр.
соч.: в 7тт.
Т.4.
С.194, 278Там же.
С.265.
* 121
[стр. 117]

Семи океанам...
Не валом ли быть Девятым, что с палубы сносит? Уступленной быть это купленной быть Задорого: ночи, и ночи, и ночи Умоисступленъя! О, в трубы трубить Уступленной быть!Это длиться и слыть, Как губы и трубы пророков.
* * * О, всеми голосамираковин Ты пел ей! Травкою каждой, Она томилась лаской Вакховой.
Летейских маков жаждала...
Но, как те моря не солоны, Тот мчался...
Стены падали И кудри вырывала полными Горстями...
В пену падали...
В основе стихотворений лежит история любви и разочарования, пережитая М.Цветаевой в Берлине, в 1922 году, после знакомства с Абраамом Вышняком.
Свою страсть Цветаева делает мифом; Ариадна неотделима от автора.
Брюсов также преобразует любовную коллизию с Н.Петровской в миф, в мистерию.
Игра для него способ освобождения от обыденности.
Вместе с тем герои его трагичны; их конфликт не между собой (как в стихотворении Цветаевой), а в столкновении с Роком, с Неизбежным.
Античные герои “маски” придают героическую тональность и вселенский масштаб жизненной
ситуа«оказывается палачом”, слишком поднятым на котурны.
Известно, что и в жизни Брюсов оставил Н.Петровскую.
Потому так важны две последние строфы, отделяющие автора от героя, снимающие с автора маску Тезея.

Итак, сравнение брюсовского стихотворения с произведениями Бунина и Цветаевой выявляет одну очень важную особенность: “играя” в античный

[стр.,118]

миф, исполняя “роль” героя, Брюсов, тем не менее, дистанцируется от него, отходит на позицию вненаходимости, видя скорбный исход “мифа”.
В романе “Огненный ангел” любовь оказывается содержанием жизни Рупрехта.
Ее утрата вызывает новый вид игры создание воображаемого мира, альтернативного миру реальному.
Такая игра тоже предполагает активность воли субъекта, как и первый из обнаруженных нами видов игры в романе, однако, в отличие от него, игра в “мир иной” проистекает не из свободы, а, напротив, из несвободы человека, которым играет судьба.
Рената покинула Рупрехта, он пребывает в состоянии “бессилия и безволия”: “Однажды придумал я новую игру, а именно, сидя в кресле, закрывая глаза и воображая, что Рената здесь, в комнате, что она переходит от окна к столу, от постели к алтарю, что она подходит ко мне, касается моих волос.
В увлечении я действительно словно слышал шаги, шуршание платья, словно ощущал прикосновение нежных пальцев, и этот самообман был
мучителен и сладостен” [20, С.194].
Позднее, когда Рената уже оказалась в руках инквизиции, Рупрехт, бессиль-% ный помочь ей, “заставляет себя вновь, как праздного зрителя, смотреть на сцены, разыгрываемые передо мною на подмостках мечты”
[20, С.265].
Действительность слишком страшна; единственное спасение уйти от нее в мир фантазии.
Таким образом, несвободе в мире реальном, где играет рок, человек противопоставляет свободу творчества собственного иллюзорного, хотя и подобного реальному мира.
С этих позиций роли, навязываемые судьбой герою в мире реальном,
г представляются масками-личинами, искажающими подлинное я .
деиствительность, окружающая героев, слишком похожа на фарс.
Мотив балагана дважды входит в историю любви Рупрехта к Ренате.
Еще в Кельне, на празднике
Рождества Христова, Рената предпринимает судорожную попытку забыться во внешних впечатлениях от внутренних мучений: “Далее водила меня Рената по всем балаганам, построенным вдоль по набережным и на рынке...
И мы проводили целые часы среди пьяных и грубых мужиков, наблюдая игроков на бандурах и волынках, акробатов, ходивших на голове, фокусников, достававших живую змею из своей ноздри, шпагоглотателей и людей, пускавших фонтаны изо рта, женщин с бородами, ихневмонов, носорогов, дромадеров и всякие редкости, за которые проезжие люди умеют собирать с горожан их трудовые гроши” [20, С.170].
Но грубая игра, чудеса шарлатанство удел не только “рынка”, но и святого монастыря.
Монашки, среди которых тщетно

[Back]