|
литературная деятельность большинства “старших” символистов начиналась в атмосфере восьмидесятничества. Художественный опыт реализма, рассматриваемый ими как предтеча “нового искусства”, не только “влиял”, но и активно привлекался. Поскольку историческая детерминация реализма не противоречила стремлению символизма к метаисторизму, элементы “традиции” достаточно органично входили в новую идейно-эстетическую структуру. Как и в других произведениях символизма сс* этого времени, в "Мелком бесе5? прослеживается и определенная зависимость от натурализма, и сильное влияние реалистической традиции. Поиски путей ее “сопряжения” с новой эстетикой и философией были свойственны едва ли не всем символистам “Северного вестника”. Залогом метаисторизма в романе Сологуба выступает не объективно существующее поверх времени единое пространство культуры, материализующее * порывы духа, а особая духовная организация отдельного индивида. Художественная философия поворачивается от онтологии к антропологии в поисках объяснения объективного в области субъективного. Мифологический принцип синкретизма (“все во всем”) реализуется через эйдетическое строение образов. Цепи перечислений, лейтмотивы, бесконечные серии однотипных образов (мужчины Володин, Фаластов. Рутилов...; власти городской голова, прокурор, предводитель дворянства, мальчики Саша Пыльников, Владя, Крамаренко, слесарята..; женщины Варвара, Грушина, Вершина, Марта, четыре сестры Рутиловы,..) рисуют те многообразные облики, в которые дробится мир. Все ряды пересекаются в одной точке в образе Передонова и, следовательно, в образе недотыкомки, являющейся смысловым центром (“главным героем”) романа. За внешним обликом разнообразных явлений обнаруживается единая бесовская сущность. Недотыкомка многовидна: “то по полу катается, то прикинется тряпкою, лентою, веткою, флагом, тучкою, собачкою, столбом пыли по улице55408 Бесконечное варьирование, монотонное развертывание серий гипнотизирует читателя, исподволь внушает ему то же чувство тоски и томления, каким проникнут изображенный мир. Серии сплетаются в сеть, и мережу, которая ловит Передонова: предметы “мережили”. Постепенно серый (пыльный, пепельный) цвет вытесняется черным, вечер — ночью, страх и отчаяние — бунтом. За серой маской недотыкомки 408 Сологуб Ф. Мелкий бес. С. 40. С.225. |
зано с другими) и замкнут на себе, потому что охватывает и людей, и природу, и неживые предметы, объединяет и землю, и небо; экспрессионистская поэтика [54] гипербол, деформации, судорожных линий (“улица торчком встала” [40, С.194]) дополняется жуткими видениями, которые по-сюрреалистски вписываются в обыденный мир. Так, в пыли на площади Передонов увидел, как стучали топоры, росла деревянная стена, рубилась крепость, мелькали мужики в красных рубахах, свирепые и молчаливые [40, С.209]. Исчезает историческая конкретность времени: в миг настоящего (Передонов едет венчаться) врывается далекое прошлое, древняя Русь, и будущее, чреватое революциями. (Символистский принцип несовпадения явления и сущности, оболочки и ядра, опирается, помимо платонизма, на кантовское различение феномена (“вещи для нас”) и ноумена (“вещи для себя”). Априорные формы рассудка, каковыми являются категории пространства, времени, причинности, структурируют поток ощущений, идущих от феноменов. Передонов теряет рассудок, и поэтому для него исчезают пространственно-временные модальности. По мнению Л. Шестова, уже Шопенгауэр воспользовался идеальности времени для объяснения явлений ясновидения [55]. Если время есть форма нашего познания, если, следовательно, мы лишь воспринимаем, как настоящее, прошедшее и будущее, то, что на самом деле происходит вне времени, т.е. одновременно (это все равно), то, следовательно, мы не умеем видеть прошедшее или будущее не потому, что это вообще невозможно, а лишь потому, что наши познавательные способности устроены известным образом [56]. Галлюцинаторное сознание Передонова (отрицающее и кантовский “категорический императив” добра и долга) устроено “неизвестным” образом, это “ ненормальное” сознание, получившее способность ясновидения. Залогом метаисторизма в романе Сологуба выступает, в отличие от Мережковского, не объективно существующее поверх времени единое пространство культуры, материализующее порывы духа, а особая духовная организация отдельного индивида. Художественная “философия” поворачивается от онтологии к антропологии, ища объяснение объективному в области субъективного). Мифологический принцип синкретизма (“все во всем”) реализуется через эйдетическое строение образов. Цепи перечислений, лейтмотивы, бесконечные серии однотипных образов (мужчины Володин, Фаластов, Рутилов... власти городской голова, прокурор, предводитель дворянства...; мальчики Саша Пыльников, Владя, Крамаренко, слесарята...; женщины Варвара, Грушина, Вершина, Марта, четыре сестры Рутиловых...) рисуют те многообразные облики, на которые дробится мир. Все ряды пересекаются в одной точке в образе Передонова и, следовательно, в образе недотыкомки, являющейся смыцентром сущность многовидна: “то по полу катается, то прикинется тряпкою, лентою, веткою, флагом [40, С.225]. Совершенно таким же образом строится описание сада Вершиной: перечисляются ботанически точные названия цветов, но за пестрой и даже милой картиной скрывается осеннее умирание и ядовитость (“Сад желтел и пестрел плодами да поздними цветами... На бузиновых кустах краснели ягоды. Около забора густо цвела сибирская герань, мелкие бледно-розовые цветки с пурпуровыми жилками. Остро-пестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые головки... Там качались сухие коробочки мака да бело-желтые крупные чепчики ромашки, желтые головки подсолнечника никли перед увяданием и между полезными злаками поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледнопурпуровые у цикутного аистника, цвели светло-желтые лютики да невысокие молочаи” [40, С.23]. “Лютики” для Передонова страшное слово: он чувствует скрытое присутствие в нем мелких “лютых” духов. Бесконечное варьирование, монотонное развертывание серий гипнотизирует читателя, исподволь внушает ему то же чувство тоски и томления, каким проникнут изображенный мир. Серии сплетаются в сеть, в мережу, которая ловит Передонова: предметы “мережили”. Постепенно серый (пыльный, пепельный) цвет вытесняется черным, вечер ночью, страх и отчаяние бунтом. За серой маской недотыкомки скрывается ее разрушительная огненная сущность. Над серой землей пылает небо “в огне и в золоте” [40, С.211]. Во время маскарада этой вакханалии уродливой обыденности Передонов без маски. Пламенная недотыкомка навязчиво подсказывает Передонову, что надо напустить ее на эти тусклые, грязные стены... где совершаются такие страшные и непонятные дела” [40, С.266]. “Дряхлый хаос”, “древний демон” толкает Передонова на поджог, разрушение и убийство, “ведь и Передонов стремился к истине” [40, С.228]. И Людмила уверяет Сашу, что “в безумии ■Р счастье и мудрость”, что “надо забыть, забыться” [40, С.239]. Но Передонов “запутался и погибал” [40, С.228], он снова ошибся даже в безумии и бунте и остался пленником недотыкомки. Не удалась и попытка Людмилы внутри сущест |