|
Передонов центр художественного мира в романе, большинство сцен и персонажей даны в его восприятии может быть, поэтому так гадок и город, и люди в нем, ведь именно Передонову “все это только казалось”. Например: “Грязные улицы, пасмурное небо, жалкие мишки, оборванные вялые дети ото всего веяло тоскою, неизбывною печалью”. “Это нехороший город, думал Передонов, люди здесь »459 злые, скверные... Понятие “передоновщина” связано с главным героем романа “Мелкий бес” Федора Сологуба, настолько созданный писателем образ оказался емким и значительным художественным обобщением. Сологуб медленно, но верно создает впечатление, что вся эта так метко обрисованная им действительность всего лишь явление, Майя, бывание по буддизму, представление по Шопенгауэру. #2.4. Желая “изобразить человека, каким он может быть, каким он будет или бывает, 5,460 СС 55 если раздеть его морально и умственно донага , т.е. отчужденного человека литературы модернизма, Сологуб прибегнул к помощи художественных средств, исстари служивших для воплощения социально-психологических типов, и его Передонов встал в один ряд с образами Фальстафа, Тартюфа, Хлестакова, Чичикова, Обломова, в которых “индивидуальное составляет первый план, социальнотипическое второй, мифо-символическое -третий”46 . В этом состоит принципиальное отличие Передонова от близких ему по содержанию у “экзистенциальных” образов русской литературы начала века, таких, например, как герой драмы Л. Андреева “Жизнь Человека”, решенный в другой эстетике. Поэтому обыкновение “видеть в Передонове развитие чеховского человека в футляре”462, раздражавшее иных защитников метафизического смысла сологубовского романа, возникло вполне обоснованно, хотя нарочитое сходство Передонова с Беликовым (футлярный облик, беликовщина в характере, “сталкивание” образов в разговоре о “Человеке в футляре”) было следствием символистской “игры” с традицией. Чтобы убедиться в том, что Передонов принадлежит к ряду 459Там же. С. 179. 460Чеботаревская А.Н. Федор Сологуб. Мелкий бес.// Образование.1907. №7. С. 127. , 46Максимов Д.Е. О мифопоэтическом начале в лирике Блока.// Блоковский сборник, 3. С. 18. /ХЧ 4б2Мережковский Д.С. Поли. собр. соч.М., 1914. Т.1. С.8. 169 |
угодно велика, но она не может быть единственной [31]. Вик.Ерофеев рассматривает роман модернизмом и м Мелкий бес' как пограничное произведение между реализмом и Мелкий диалог с традицией реализма [32]. Исследователь убедительно показывает, что Сологуб оспаривает свойственную классической русской литературе философию надежды, связь красоты с истиной и добром, сам гармонический характер художественной модели мира. С.П.Ильев, считающийУ. <£ 5Э Мелкого беса" предсимволистским произведени ем, демонстрирует в своем анализе романа иронический характер мира передоновщины. Этот мир зла, пародирующий божественный миропорядок, сфера дьявола [33]. З.Г.Минц, Л.Силард интерпретируют роман “Мелкий бес” как символистский. Л.Силард пишет: “...последовательно использовал Сологуб тематику Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Но если из этого мы сделаем вывод, что имеем дело с типизированным изображением явлений определенной действительности, то все-таки ошибемся. Ошибемся потому, что Сологуб медленно, но верно создает впечатление, что вся эта так метко обрисованная им действительность всего лишь явление, Майя, бывание по буддизму, представление по Шопенгауэру. Осторожно, тщательно подобранными средствами переводит Сологуб так ощутимо, так достоверно переданную им реальность в метафизический план” [34]. Н.П.Утехин резюмирует: Сейчас уже не вызывает сомнений, что в романе в равной степени нашли свое отражение гражданская сатира на провинциальную российскую действительность конца XIX столетия... и в то же время совершенно очевидный “надысторический”, символико-философский план” [35]. З.Г.Минц, обращаясь к архетипам архаического сознания, выявляет в романе различные языческие, христианские, историко-культурные мифологемы (баран, кот, праздник, Змей, Дионис и др.); С.П.Ильев исследует дьяволические мотивы смеха, игры, маски; анализирует магическое пространство в “Мелком бесе”; Л.Силард показывает особую роль лейтмотивов в романе, отмечает принцип умножения хронотопов и совмещения фантастики с бытом. Однако названные нами глубокие и интересные исследования одинаково исходят из представления о романе Ф.Сологуба как о сугубо эпическом произведении. При таком взгляде отмечаемые уровни в содержании (бытовой и мифологический) мыслятся как равноправные, почему и возникает множественность трактовок метода: в зависимости от того, на каком уровне делается акцент, роман интерпретируется как реалистический, “пограничный”, символистский. Но эти героя: “Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности и радовали его. Когда он проходил мимо прямостоящего и чистого столба, ему хотелось покривить его или напакостить. Он смеялся от радости, когда при нем что-нибудь пачкали. Чисто вымытых гимназистов он презирал и преследовал. Он называл их ласкомойками. Неряхи были для него понятнее. У него не было любимых метов как не было любимых людей, и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сделать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу” [40, С.89]. Передонов центр художественного мира в романе, большинство сцен и персонажей даны в его восприятии может быть, поэтому так гадок и город, и люди в нем, ведь именно Передонову “все это только казалось”. Например: “Грязные улицы, пасмурное небо, жалкие домишки, оборванные вялые дети ото всего веяло тоскою, неизбывною печалью. “Это нехороший город, думал Передонов, и люди здесь злые, скверные...” [40, С.179]. Однако в романе нет психологизма, характерного для романа XIX века, нет рефлексии и саморефлексии, потому что фактически нет и сознания. Приглядимся внимательнее к ощущениям и восприятиям Передонова. Многие реакции Передонова на события обнаруживают инфантильность, примитивность его сознания. Он верит в сглаз, в колдовство и колдуний [40, С.171, 175], совершенно по-детски чурается: “Передонов закружился на месте, плевал во все стороны и бормотал: “Чур-чурашки, чурки-болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур меня. Чур, чур, чур-чур-перечуррасчур” [40, С.54]. Он боится темноты и боится быть один: в ночи идет от Грушиной, но “он теперь не боялся, шел с Варварою, а не один” [40, С.204]. Передонов боится покойников и даже домов, в которых когда-то жили теперь умершие люди [40, С.115]. Словно из детских сказок пришла к нему вера в кота-оборотня. Сцена выбора невесты из сестер Рутиловых явно навеяна “Сказкой о царе Салтане” Пушкина: Передонов требует, чтобы каждая из сестер сказала, чем угождать ему будет. Мечтая о радостях брачной ночи, он все таскает из кармана карамельки, а когда конфет не осталось, “он опечалился и раздосадовался. |