|
* л Ч м « I Туз толстый, с выпяченным пузом, почти одно только пузо. Иногда карты обращались в людей знакомых. Смешивались живые люди и эти странные оборотни” 510 Передонов пишет жандармскому офицеру доносы на карточных дам. Потом с княгиня женщина, визжа, успела выскочить. Стираются границы между животным и человеческим: Володин оборачивается бараном, а кот молодым человеком с рыжими усами, гостем Грушиной. Пространство становится зыбким, раздваивающимся, далекое и близкое перестают различаться между собой. Физическое пространство исчезает: “только что Передонов видел барана на перекрестке, и вот его уже нет, а вышел из-за угла Володин»511 В галлюцинаторном мире стираются также различия между объективным и субъективным. Недотыкомка, “маленькая тварь неопределенных очертаний, серая, юркая” воплотившийся страх, овеществившаяся мерзость самого Передонова. Но одновременно она во всем в серой пыли, в визгах и злобе людей, в затуманенном осеннем воздухе. Недотыкомка пронизывает собой весь мир, это единая сущность, распавшаяся на дискретное множество. Все многообразие отдельных явлений возводится к инварианту. Е.М.Мелетинский, З.Г Минц отмечают “синкретизм мифологического мышления, позволение эмпирической данности к метафизической сущности, не иерархическое, а одноуровневое расположение единичного и универсального 512 Авторское повествование (и сознание), резко отделяющееся от Передонова на событийно-бытовом уровне содержания, начинает сближаться с ним тогда, когда передаются галлюцинации. Достигается это, благодаря смежности в тексте зон автора включения и бред авторских выражений (“мягкая обувь у туч так не мог сказать Передонов) или, наоборот, вторжением в авторскую зону передоновских ассоциаций (например, описывая провинившегося маркера, Сологуб отмечает у него пугливое, какое-то / заячье движение ушами, а ведь это Передонову виделись вечные оборачивания людей в животных). Иногда авторское описание какого-либо явления совпадает затем с 510Там же. С.226. 5Там же. С. 194. 512 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.; 1995 182 |
силы являются ему в чисто физическом, вещественном облике. С картами обычно связано представление о роке, который играет людьми. Но для Передонова карты не в переносном, а в буквальном смысле живые, и он выкалывает карточным фигурам глаза, чтобы не смотрели на него. Для сравнения можно вспомнить героев рассказа Л.Андреева “Большой шлем”, которым карты тоже казались живыми, но их витальность все-таки не отождествлялась с кусочками картона. Для Передонова карты вырастают в людей: мелкие карты и светлыми толстый, с выпяобращались Смешивались живые люди и эти странные 99 [40, С.226]. Передонов пишет жандармскому офицеру доносы на карточных дам. Потом с пиковой дамой отождествится для него княгиня, он сжег ее, но пепельно серая женщина, визжа, успела выскочить. Стираются границы между животным и человеческим: Болодин оборачивается бараном, а кот молодым человеком с рыжими усами, гостем Грушиной. Пространство становится зыбким, раздваивающимся, далекое и близкое перестают различаться между собой. Физическое пространство исчезает: только что Передонов видел барана на перекрестке, и вот его уже нет, а вышел из-за угла Володин [40, С.194]; в другой раз баран стоял на перекрестке, но когда Передонов пришел домой, Павлушка (Володин) был там, смеялся с Варварой, “успел уже и сюда прибежать” [40, С. 179]. Из-под обыденного, привычного постоянно сквозит что-то зловещее, враждебное. Обратимость живого и неживого, далекого и близкого отвечает принципу первобытного мышления, отмеченному А.ФЛосевым: “все во всем”, отсюда и оборотничество, бесконечные метаморфозы одного в другое [49]. В галлюцинаторном мире стираются также различия между объективным и субъективным. Недотыкомка, маленькая тварь неопределенных очертании, серая, юркая воплотившийся страх, овеществившаяся мерзость самого Передонова. Но одновременно она во всем в серой пыли, в визгах и злобе людей, в затуманенном осеннем воздухе. Недотыкомка пронизывает собой весь мир, это единая сущность, распавшаяся на дискретное множество. Все многообразие отдельных явлений возводится к инварианту. Е.М.Мелетинский, З.Г.Минц отмечают синкретизм мифологического мышления, возведение эмпирической данности к метафизической сущности, не иерархическое, а одноуровневое расположение единичного и универсального [50]. Самое интересное, что в недотыкомке нет ничего сверхъестественного, она ведет себя, как злоб ный маленький зверек, например, “нажравшись” бильярдных шаров, “заваливается” и спит. В своем необычном видении мира Передонов вдруг обретает способность обобщать, соединять в одной картине разные пласты жизни: “Запад потухал. Тучка бродила по небу, блуждала, подкрадывалась, мягкая обувь у туч, подсматривала. На ее темных краях загадочно улыбался темный отблеск. Над речкою, что текла меж садом и городом, тени домов да кустов колебались, шептались, искали кого-то. А на земле, в этом темном и вечно враждебном городе, все люди встречались злые, насмешливые. Все смешалось в общем недоброжелательстве к Передонову, собаки хохотали над ним, люди облаивали его” [40, С-215]. Авторское повествование (и сознание), резко отделяющееся от Передонова на событийно-бытовом уровне содержаначинает сближаться с ним тогда, когда передаются галлюцинации ОСтигается это благодаря смежности в тексте зон автора и героя (несобственнопрямой речи Передонова), путем включения в передоновский бред авторских выражений (“мягкая обувь у туч” так не мог сказать Передонов) или, наоборот, вторжением в авторскую зону передоновских ассоциаций (например, описывая провинившегося маркера, Сологуб отмечает у него пугливое, какое-то заячье движение ушами, а ведь это Передонову виделись вечные оборачивания людей в животных). Иногда авторское описание какого-либо явления совпадает затем с передоновским бредом, например во внешности Володина автор сразу отметил удивительное сходство с бараном; баран-оборотень преследует затем Передонова. Иногда передоновское восприятие даже в большей степени выражает авторскую концепцию, чем слова безличного повествователя. О Саше Пыльникове сказано, что это “мальчик хорошо откормленный и строго выдержанный своею теткою” [40, С.115], и именно Передонов видит не его лицо, а его лик: “С мольбою и печалью в черных глазах, осененных длинными, до синевы черными ресницами” [40, С.114]. Образ автора-повествователя также многослоен, как любой из образов романа. Если на событийно-бытовом уровне содержания он раскрывается как один из жителей городка, то на уровне, соответствующем галлюцинаторному сознанию Передонова, автор предстает по преимуществу как литератор, писательсимволист. Формируется этот облик на основе лирико-публицистических отступлений автора, таких, как размышление о русской песне или о детях сосудах божией радости. Авторское слово здесь звучит не саркастично, а возвышеннопатетично (даже слишком декламационно). Автор не наблюдает эмпирику жизни, |