|
Открывающие роман строки: “Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, — над тобою... я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном”580 побуждают искать в произведении романтическую антитезу мечты и реальности. Признаки такого двоемирия явственно присутствуют в романе. Широко и точно показана жизнь русской провинции в канун первой революции (1904 г.). Персонажи социально и политически конкретны: богатый помещик (Рамеев), слесарь (Щемилов), учительница, чиновник; кадеты, социалдемократы, черносотенцы. Критик-марксист В.Боровский признавал, что высказывания Щемилова точно передают программу большевиков; в словах Петра Матова о “Грядущем Хаме” слышится учение Д. Мережковского. Пафос изображения будничной жизни неизменно-критический. Сатира становится особенно острой, когда речь идет о черносотенцах. Про дом богатой вдовы генерала, Глафиры Павловны Конопацкой, « ’’местные патриоты” говорили: “Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!” Однако замечает автор, пахло после собраний водкою и махоркою»58. Язвительно обрисовывает автор и рутинную систему школьного образования, доходя до гротеска: Леонтий Андреевич Шабалов всю жизнь прослужил в глухих лесных местностях, и потому он был почти совсем одичалый человек. Рослый, дикий, лохматый, нескладный, он и наружностью смахивал на вологодского или олонецкого медведя...Служившим в его районе учителям и учительницам Шабалов часто говаривал, произнося слова медленно и сипло: “Мне, батенька (иже “голубушка”, если перед ним была учительница), не надобно выдающихся учителей. Я умников и умниц не люблю, модницам и щеголям не потатчик. Главное, батенька, в жизни и в службе не заноситься. У меня, батенька, выполняй казенную программу, сиди себе смирно, и благо тебе будет. Программу-то учебную составляли люди не глупее нас с вами, так нам с вами о программах мудрствовать не приходится”582. Вместе с тем, гротеск нередко выводит за пределы реалистической типизации, обнажая за видимостью образа его потустороннюю, Дьявольскую и мертвенную сущность. Превратившиеся в клопов жандармы, рассыпавшийся в кучу 580Сологуб Ф. Творимая легенда. С.21. 58Там же. С. 120. |
4. “Индивидуалистический” символизм в романе “Творимая легенда” (1907 -1 9 1 3 ) и Космический” символизм Сологуба в романе “Мелкий бес” обнаружил тотальность зла, дьявола. Мир “передоновщины”, понятый в онтологическом масштабе, неизбывен еще и потому, что это не просто хаос, но строго упорядоченная система, гармония наоборот, минус-гармония. Попытка преодолеть страшный мир в пределах самой реальности обречена на неудачу, о чем свидетельствует “языческая” линия Людмилы Рутиловой и Саши. Но художник волен создать свой, альтернативный, мир “легенды” даже из материала грубой реальности. Важно только, чтобы “легенда” не обретала окончательную, установившуюся форму, не была окончательно, раз и навсегда, сотворенной, иначе она абсолютно отделится от творца, став частью злого мира “не-я”. Нужно длить мгновения творчества, связывавшие художника с действительностью, но и ставящие выше косной жизни, возносящие над ней. Сологуб стремился к невозможному: создать такое произведение, которое обладало бы способностью к непрерывному становлению, со-творению, было бы “не-завершенным” и “не-довоплощенным”, ибо все воплощенное область мертвого мира зла, Творчество становится не только видом деятельности, но и способом существования, не только средством, но и предметом художественного освоения. Напряженные диалогические отношения устанавливаются не между автором и объективной действительностью или между героями, а между автором и творимым им произведением. Установка на творимую, а не на сотворенную легенду изменяет структуру художественного образа, соотношение автора и героев, автора и произведения. Вся поэтика становится динамичной, текучей, “становящейся”, но не “ставшей”. Открывающие роман строки (“Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном” [93]) побуждают искать в произведении романтическую антитезу мечты и реальности. Признаки такого двоемирия есть в романе. Широко и точно показана жизнь русской провинции в канун первой революции (1904 год). Персонажи социально и политически конкретны: богатый помещик (Рамеев), слесарь (Щемилов), учительница, чиновник; кадеты, социалдемократы, черносотенцы. Критик-марксист В.Воровский признавал, что высказывания Щемилова точно передают программу большевиков; в словах Петра Матова о Грядущем Хаме слышится учение Д.Мережковского. Пафос изображе ния будничной жизни неизменно-критический. Сатира становится особенно острой, когда речь идет о черносотенцах. Про дом богатой вдовы генерала, Глафиры Павловны Конопацкой, “местные патриоты” говорили: “Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!99 замечает автор, пахло после собраний водкою кою [93, С.120]. Язвительно обрисовывает автор и рутинную систему школьного образования, доходя до гротеска 66 Андреевич Шабалов служил в глухих лесных местностях, и потому он был почти совсем одичалый человек. Рослый, дикий, лохматый, нескладный, он и наружностью смахивал на вологодского или олонецкого медведя... Служившим в его районе учителям и учительницам Шабалов часто говаривал, произнося слова медленно и сипло: “Мне, батенька (иже “голубушка”, если перед ним была учительница), не надобно выдающихся учителей. Я умников и умниц не люблю, модницам и щеголям не потатчик. Главное, батенька, в жизни и в службе не заноситься. У меня, батенька, выполняй казенную программу и сиди себе смирно, и благо тебе будет. Программу-то учебную составляли люди не глупее нас с вами, так нам с вами о программах мудрствовать не приходится” [93, С.170]. Вместе с тем гротеск нередко выводит за пределы реалистической типизации, обнажая за видимостью образа его потустороннюю, дьявольскую и мертвенную сущность. Превратившиеся в клопов жандармы. Рассыпавшийся в Р кучу серого песка усмиритель бунтовщиков стошестидесятилетний маркиз Телятников. Танцующие вместе ожившие мертвецы и живые, мало чем отличающиеся от трупов. Символом дьявольского начала в повседневности является настойчиво нагнетаемая деталь пыли, серости: “Вся картина бедной жизни была здесь во всей скучной повседневности, и те же играли грязные и злые дети, и ругались, и дрались, шатался пьяный, и качались серые ведра на сером коромысле на плече серой женщины в сером заношенном платье” [93, С.99].“Обычное становится ужасным, а ужасное обыкновенным” [93, С-195] потому, что земля находится во власти лютого Дракона, палящего СолнцаЗмия, “кровавых бесов убийств”, “мелких демонов” похоти, “серых чертенят”. Противостоящий обыденности мир мечты воплощен в двух ипостасях: усадьба колония Триродова и государство Соединенных Островов. Усадьба Триродова химика, мечтателя, поэта отделена от мира лесом, оврагом, высокой стеной. Это замкнутый в себе сферический мир, как бы своя планета. Природа усадьбы лес и парк тенистые, прохладные, связанные с рекой, озером, ручьем. Милая земля, не сожженная ярым Змием. Идея школы-колонии, созданной Триродовым, уйти от “зверя”, от одичания в го |