|
\ л Зыбкости границы между автором и героем соответствует зыбкость художественного мира, который одинаково правомерно истолковать и как сон, и как реальность: “...точно сон был. Да и то, явь или сон? И где границы? Сладкий сон, горький ли сон, о, жизнь, быстрым видением проносящаяся... „592 Мир произведения, изначально отграниченный от объективной реальности как “легенда”, оказывается неразличимым от нее, ибо сама жизнь чье-то сновидение, такая же греза, “легенда”. Герои “Творимой легенды” не новы для читателя. Главное в них не характер, а функция. Так, Елисавета воплощает идею солнечной, земной силы, поэтому она загорелая, любит желтые платья и т.д. Такой видит ее Триродов: “Пришла к нему Елисавета его... Глаза ее были влажны и сини. Была роса дольных „593 трав на ее нагих стопах. В руках ее благоухали цветы...” . У Елены амплуа простушки, Ольги Лариной, Марфиньки из “Обрыва” Гончарова. Триродов поэтмечтатель, не от мира сего, в маске Демона и Люцифера. И внешность, и речи Рамеева предельно типичны для либерала, так же, как типичны синяя блуза, иронический склад губ слесаря-большевика Щемилова, “Юноша бледный со взором горящим” (Брюсов) Петр Матов, Королева Ортруда роль из рыцарского романа. На равных действует среди персонажей Ардальон Борисович Передонов. Обстоятельства места и времени, в которых развертываются события романа, при всей их конкретности (провинция 1904 года), легко опознаются читателем как принадлежащие жанрам сказки, рыцарского романа, приключенческого и утопического романа. Так, например, путь к усадьбе Триродова лежит через такие “сказочные” топосы, как лес, ручей: “Извилистая лесная дорожка с двумя тележными колеями открывала на каждом повороте живописные виды. Наконец... привела их к оврагу. Его заросшие кустами и жесткою травою склоны были дики и красивы. Из глубины оврага доносился сладкий и теплый запах донника, и виднелись там, внизу, его белые метелки. Над оврагом висел узенький мостик... За мостиком тянулась вправо и влево невысокая изгородь, и в ней, прямо против мостика, видна была калитка 594 Особенно отчетливы в романе приметы сновидческого образа мира. В усадьбу Триродова ведет темный подземный ход-лабиринт; сестрам почему-то 592Там же. С.49. 593 Там же. С.45, 41. 594Сологуб Ф. Творимая легенда.П., М., 1991. С. 191. 210 |
бледное северное небо, и улыбнусь моим мечтам о короне вечного Рима” [93, С.207]. Все герои цепь отражений, “двойников” Триродова, фантомы его сознания, а он сам мечта автора, творящего легенду. У героев (и у читателей) возникает ощущение некоей недовоплощенности персонажей и желание найти первоавтора. Триродов говорит Елисавете: “А может быть, мы с вами вовсе не живые люди, а только действующие лица романа, и автор этого романа совсем не стеснен заботою о внешнем правдоподобии...” [93, С.115]. Так произносится вторая, ответная реплика в диалоге между автором и героями. Автор оказывается и вне художественного мира, и сопричастным ему. Эпические средства в этом романе выполняют функции лирики (объективированный герой Триродов это своего рода лирический герой Сологуба как человека мечтающего, творящего). Зыбкости границы между автором и героем соответствует зыбкость художественного мира, который одинаково правомерно истолковать и как сон, и как реальность: “...точно сон был. Да и то, явь или сон? И где границы? Сладкий сон, горький ли сон, о, жизнь, быстрым видением проносящаяся” [93, С.49]. Мир произведения, изначально отграниченный от объективной реальности как “легенда”, оказывается неразличимым от нее, ибо сама жизнь чье-то сновидение, такая же греза, “легенда”. Таким образом, в соответствии с установкой на творимую (сейчас, в данный момент, и вечно) легенду, позиция вненаходимости автора-творца оказывается не абсолютной. Специфичны и приемы художественного завершения. Они направлены не столько на создание законченных образов, сколько на выявление творца, “живо чувствующего свое созидающее предмет движение” [95]. Завершение в романе Ф.Сологуба достигается моментами, отсылающими не к внехудожественной реальности, а вписывающими художественный мир этого произведения в контекст литературы. Это касается, прежде всего, приемов художественного обобщения образов-персонажей и хронотопических образов. Герои “Творимой легенды для читателя рактер, а функция. Так, Елисавета воплощает идею солнечной, земной силы, поэтому она загорелая, любит желтые платья и т.д. Такой видит ее Триродов: “Пришла к нему Елисавета его... Глаза ее были влажны и сини. Была роса дольных трав на ее нагих стопах. В руках ее благоухали цветы...” [93, С.454]. У Елены амплуа простушки, Ольги Лариной, Марфиньки из “Обрыва” Гонча рова. Триродов Демона и Люцифе ра. И внешность, и речи Рамеева предельно типичны для либерала, так же как типичны синяя блуза, иронический склад губ слесаря-большевика Щемилова. “Юноша бледный со взором горячим” (Брюсов) Петр Матов. Королева Ортруда роль из рыцарского романа. На равных действует среди персонажей Ардальон Борисович Передонов. Обстоятельства места и времени, в которых развертываются события романа, при всей их конкретности (провинция 1904 года), легко опознаются приюпо утопического романа. Так, например, путь лежит через такие “сказочные” топосы, как лес, ручей: “Извилистая лесная дорожка с двумя тележными колеями открывала на каждом повороте живописные виды. Наконец... привела их к оврагу. Его заросшие кустами и жесткою травою склоны были дики и красивы. Из глубины оврага доносился сладкий и метелки оврагом висел узенький мостик... За мостиком тянулась вправо и влево невысокая изгородь, и в ней, прямо против мостика, видна была калитка” [93, С.19]. Но калитка заперта, и в усадьбу, если хозяин не захочет, не попасть: дороги не найти, дверь не открыть, через изгородь не перелезть. Особенно отчетливы в романе приметы сновидческого образа мира. В усадьбу Триродова ведет темный подземный ход лабиринт; сестрам почемуто трудно идти, странная усталость и тяжесть сковывают ноги; кажется, что целый век идут. И вдруг открытая дверь, радость освобождения [93, С.29]. Метаморфозы испытывает и время: в магическом зеркале сестры видят себя седыми старухами, а затем вновь обретают молодость. После возвращения домой у сестер “полусонное настроение” [93, С.ЗЗ], странная забывчивость. Хронотопические образы, создающие жанровые установки, “коды”, также вписывают художественный мир романа в “филологическую реальность”. Многие критики считают этот роман одним из наиболее слабых произведений Ф.Сологуба, отмечая его эклектичность. Хенрик Баран, тщательно проанализировав причины негативного приема “Творимой легенды” русской критикой 900-х годов, подчеркнул, что критиков раздражала, прежде всего, гетерогенная композиция романа (“бессвязность текста”), соединявшая Сугубореалистическое, политически-злобобневное содержание с мистикой и фантастикой. Американский исследователь сделал вывод о том, что новаторская со |