Проверяемый текст
Барковская Нина Владимировна; Поэтика символистского романа (Диссертация 1996)
[стр. 215]

Как отмечает Н.П.Утехин, уже сама гордая красота Веры, героини романа, ¿по ставит под сомнение мысль о нивелирующем равенстве .
Горелов перед Верой выглядел неуклюжим толстяком, плебеем: “Стройная и высокая, она стояла, как царица, переодетая, развенчанная, забывшая сама свое помазание, но не
забывавшая ^ 5^610 каждым своим движением опрокидывать чахлую мечту о равенстве людей .
Социальная несправедливость понимается Сологубом как частное проявление неизбежного зла земной жизни.
Дьявольская сила установила всемирную власть золота.

Другое проявление космического зла — искалеченные личные судьбы.
Любовь Николаевна, жена Горелова, любит профессора Абакумова, но так сложились обстоятельства, что тот женился на другой, а Любовь Николаевна вышла замуж за Горелова.
Так и жили эти четыре человека, каждый своей жизнью, соединившись по ошибке.
Автор пишет: “Может быть, и дети у них были бы иными, если бы злой враг рода человеческого не перепутал нарочно кольца их судьбы, похищенные у задремавших ангелов, которые в небесах обручали их души.
Смущенные ангелы пытались потом поправить дело, и только одному Николаю враг успел вконец испакостить душу”61 .

Кажется, что роман акцентирует социальную проблематику той эпохи, о которой идет речь впроизведении.
Но это, на наш взгляд, лишь первоначальное впечатление.
За внешним, реалистическим, событийным уровнем повествования скрывается другой, более глубокий, символический.
Большинство обыкновенных людей — не важно, к какому социальному слою они принадлежат, мелочны и пусты.
Это люди без внутренней сущности.

Мифологизируя вроде бы вполне реалистически выписанную картину жизни, Сологуб обнажает за социальными личинами бесовское, змеиное первоначало.
Так, при описании сцены драки Елизаветы с горничной Думкой змеиный мотив сначала звучит как метафора (“Елизаветина злость обрадовалась случаю пока куснуть хоть
612 Николая.
Кислым голосом запела, зашипела она на устах Елизаветы...” ,
затем метафора начинает жить самостоятельной жизнью, конкретизируясь через другую метафору (“Елизаветина злость обрадовалась, предчувствуя хорошую поживу от Думки, и начала зеленеть и шершавиться, охорашиваясь под цвет крапивы.
609Утехин Н.П.
Альдонса и Дульсинея Ф.
Сологуба.// Сологуб Ф.
Мелкий бес.
Заклинательница змей.
С.7.
6ШТам же.
С.381.
61'Там же.
С.ЗОЗ.
62Там же.
С.318.
215
[стр. 251]

рищи...” [101, С.380].
Конторщик Пучков, ведущий с Милочкой разговоры о “рабочем вопросе’"и о власти пролетариата, с самого начала представлен автором мало симпатичным: “красивый молодой человек с мечтательными глазами, которым странно и неприятно противоречил слишком легкомысленный галстук, розовый, с лиловыми крапинками Малицын “крепко нужный” для рабочих человек, предостерегает Веру от происков инженера Шубникова: “Перевертней пуще всего остерегайтесь.
Пролетариату и капиталисты даже не такие злые враги, как эти господа хорошие, интеллигенты” [101, С.336], на что Вера думает: “А сам-то кто? Тоже господинчик хороший, и тоже не наш брат”.
Расспрашивая Веру об отношениях с Гореловым, Малицын говорит с “лихорадочным, слегка чувственным возбуждением, с каким говорят о гнусностях и прелестях разврата пожилые люди, не вкусившиеч до пресыщения его приторных сладостей” [101, С.388].
Разочарованный рассказом Веры, он кисло замечает, что надо было не выбрасывать золотой в реку, а отдать в партийную кассу.
Мать Веры возражает на уравнительные идеи Малицына: “Не уровнял Бог леса, так у нас говорят в простом народе.
И в людях по человеку смотреть надо, кто чего стоит.
Не всякий годится хозяином быть” [101, С.390].
Мудрая пожилая женщина не может согласиться и с мыслью о том, что все старое 66 все начисто!>? надо на слом.
Как отмечает Н.П.Утехин [102], уже сама гордая красота Веры, героини романа, ставит под сомнение мысль о нивелирующем равенстве.
Горелов перед Верой выглядел неуклюжим толстяком, плебеем: “Стройная и высокая, она стояла, как царица, переодетая, развенчанная, забывшая сама свое помазание, но не
забывшая каждым своим движением опрокидывать чахлую мечту о равенстве людей” [101, С.381].
Социальная несправедливость понимается Сологубом как частное проявление неизбежного зла земной жизни.
Дьявольская сила установила всемирную власть золота.

Дрзтое проявление космического зла искалеченные личные судьбы.
Любовь Николаевна, жена Горелова, любит профессора Абакумова, но так сложились обстоятельства, что тот женился на другой, а Любовь Николаевна вышла замуж за Горелова.
Так и жили эти четыре человека, каждый своей жизнью, соединившись по ошибке.
Автор пишет: “Может быть, и дети у них были бы иными, если бы злой враг рода человеческого не перепутал нарочно кольца их судьбы, похищенные у задремавших ангелов, которые в небесах обручали их души.
Смущенные ангелы пытались потом поправить дело, и только одному Николаю враг успел вконец испакостить душу”
[101, С.ЗОЗ].


[стр.,252]

Большинство обыкновенных людей не важно, к какому социальному слою они принадлежат, мелочны и пусты.
Это люди без внутренней сущности,
это личины, призрачные подобия, “симулякры”, по терминологии Жиля Делеза.
Мир симулякров мир хаоса, Псевдоса, то есть мир демонический любила любви ной пустоты, которую Тамаре надобно было чем-нибудь наполнить.
Чувствовалось как бы одержание демоном, жаждущим плотской страсти и вошедшим в тело Тамары, чтобы насладиться утехами земной страстной жизни, такой телесной и завидной поэтому для бесплодного и унылого злого духа” [101, С.301].
Мифологизируя вроде бы вполне реалистически выписанную картину жизни, Сологуб обнажает за социальными личинами бесовское, змеиное первоначало.
Так, при описании сцены драки Елизаветы с горничной Думкой змеиный мотив сначала звучит как метафора (“Елизаветина злость обрадовалась случаю пока куснуть хоть
Николая.
Кислым голосом, запела, зашипела она на устах Елизаветы...”
[101, С.318]), затем метафора начинает жить самостоятельной жизнью, конкретизируясь через другую метафору (“Елизаветина злость обрадовалась, предчувствуя хорошую поживу от Думки, и начала зеленеть и шершавиться, охорашиваясь под цвет крапивы.
Выкидывая лиловатожелтые крапивные цветочки целыми пучками в зазмеившиеся Елизаветины глаза, она зашипела...” [101, С.318].
Змея, разросшаяся в крапивный куст, заслоняет.человеческий облик Елизаветы.
Мотив подчеркивается настойчивой аллитерацией, пропитывая ткань текста: “Николай меж тем продолжал жаловаться, жалиться ядом змеиным, очень окрепшим от внятной близости Елизаветиной родственной злости...” Наконец мотив обретает зловеще-гротескное воплощение: “Елизаветина злость, корчась от нетерпения, закричала сухим, крапивно-шуршащим голосом...” [101, С.319].
Вся миловидность и утонченность слиняла с Елизаветы, и она казалась безобразной бабой.
Дьявольские и звериные хари проглядывают из-под человекоподобных личин Николая и Шубникова, задумавших очередную подлость: Николай должен шантажировать собственную мать в надежде получить с нее деньги.
В “ паутинно-сером, мглистом полусвете” мезонина копошатся эти псевдолюди: “Тусклые обыкновенно глаза Николая разгорались.
Почти видно было, как прыгают в них пепельно-красные чертенята злобы и алчности.
По лицу его пробегали судороги низких страстей, и казалось, что челюсти его вытягиваются и что изо рта, вдруг опененного яростью, того и гляди высунутся волчьи клыки.
Радуясь бы

[Back]