|
Итак, в паутинном мире повседневности живут не-люди, “мелкие бесы” Николай и Шубников. Яркие волевые герои — мечтатели Горелов и Вера одержимы демоническим горением, высокой страстью, но обречены на гибель. Еще более высокую ступень в иерархии персонажей романа занимают образы, осиянные светом неземной благости и святости: Разин и его дочь Валентина, девочка четырнадцати лет. Разин учитель жизни, к нему идет за советом Вера, решаясь на свой подвиг. Это очень зыбкие, едва намеченные образы, явно “не от мира сего”. Таким образом, каждый из персонажей романа, с одной стороны, вырисовывает вполне конкретный социальный тип (фабрикант, работница, революционер, ученый), но за временным, явленным, Сологуб обнаруживает вневременную сущность. Каждый образ определен и однозначен, даже тяготеет к эмблеме или аллегории. В процесс мифологизации отдельный образ втягивается, только будучи соотнесенным со всей системой образов, построенной по иерархическому принципу восхождения от уровня низшего к высшему. Третьим и важнейшим средством мифологизации вполне реалистической картины жизни является пейзаж. Только образы природы в этом романе сохраняют принцип символистской многозначности и текучести, только они недосказаны до конца и загадочны. В большинстве случаев пейзаж, что закономерно для Сологуба, автономен от героя и непосредственно выражает авторский миф о мире, прежде всего, благодаря системе устойчивых, лейтмотивов, сплетенных из образов-символов: солнце, луна, сад, ручей, лес, река. Наконец, пейзаж может становиться окном в иной мир, “чудесно сливающийся с этим зримым миром дневного скучного бывания”: “Шире становятся тогда широкие просторы, и яснее ясные дали, и зеленее зеленые долины, и милая, родная Волга жемчужно-мглистой дымкой навлекает на себя очарование вечно текущей реки блаженного рая, реки, где вода живая струится в счастливой долине, 623 упоенной вольным легким воздухом безмерного пространства” . Образ Веры, сам по себе очень устойчивый и определенный, скульптурноэмблематичный, отчасти теряет заданность, попадая в окружение пейзажных образов. Вера и “солнечная”, и “лунная”; она связана с матерью-землей (васильки в руке, березка за спиной, мягкая пыль под ногами или мох) и с рекой, ручьем, росой. Ее 623Там же. С.298-299. 219 |
и чудовищном химерой яроглазои, стремительнокрылои химеройМ5Э [101, С.383]. С наибольшей полнотой авторская позиция вьфажена в словах Разина, благословляющего Веру: “Милая, мечта обманывает человека и приводит его не туда, куда он хотел пойти. Но мечта всегда правее разума, и всегда человек должен слушаться ее, идти за ней, исполнять волю того, кто умеет чаровать, люди путь кой пустыне мира, и благословение Бога над тем из нас, кому дана мечта, кого ведет мечта. Даже и погибая, он счастлив, он видел то, чего другим не дано видеть, он отмечен печатью высокого избрания” [101, С.364]. Если жизненный порыв Горелова с наибольшей полнотой передавала музыка, то скорбный и пламенный подвиг Веры запечатлела белая фарфоровая статуэтка, ее талисман, знамение ее судьбы: молоденькая нагая девушка, с красивым и суровым лицом, напряженно смотрит на завороженную змею, обвившую ей руку; но и сама она очарована чьим-то заклятием [101, С.363]. Итак, в паутинном мире повседневности живут не-люди, “мелкие бесы” Ч 4 Николай и Шубников. Яркие волевые герои-мечтатели Горелов и Вера одержимы демоническим горением, высокой страстью, но обречены на гибель. Еще более высокую ступень в иерархии персонажей романа занимают образы, осиянные светом неземной благости и святости: Разин и его дочь Валентина, девочка четырнадцати лет. Разин учитель жизни, к нему идет за советом Вера, решаясь на свой подвиг. Это очень зыбкие, едва намеченные образы, явно “не от мира сего”, Разин живет в доме, окруженном тихим, словно зачарованным, садом. Здесь все естественно и гармонично, как в земном раю. Девочка, бронзово-солнечная от загара, с чистым, мелодичным голосом, кажется Вере добчеловекрым ангелом. Валентина говорит Вере, что чудеса творит человек Христос Иисус, и тихо, но настойчиво просит: “Сестрица, милая, веруй в Человека Христа” [101, С.357]. Разину план Веры передать фабрики в руки рабочих кажется ошибочным, ибо тогда вместо одного крупного капиталиста появится тысяча мелких, и трудно будет учесть, что из этого выйдет. Природа человека не изменится так быстро. Средство против зла, утверждает Разин, только одно “братский и христианский союз для объединения труда и распределения земных благ” [101, С.361]. Слушая Разина, Вера чувствует себя так, точно “вся она пламенная и легкая и возносится высоко над землей” [101, С.364]. Разин живет обособленно от людей, его сад отделен и от города, и от фабричного поселка, но о нем знают и в него верят. Ленка шепотом сообщает Милочке, что только Разин видит в святой день град Китеж на их Светлом озере и слышит святой благовест. Таким образом, каждый из персонажей романа вполне конкретный социальный тип (фабрикант, работница, революционер, ученый), но за временным, явленным Сологуб обнаруживает вневременную сущность. Каждый образ определенен и однозначен, даже тяготеет к эмблеме или аллегории. В процесс мифологизации отдельный образ втягивается, только будучи соотнесенным со всей системой образов, построенной по иерархическому принципу восхождения от уровня низшего к высшему. Шубников, Николай полностью существуют в житейском, скучном и злом мире. Это псевдолюди, недочеловеки, почти неотличимые от животных архетипов шакала, волка, гориллы. Вера и Горелов бедные пленные души земной жизни, но вознесенные пламенем страстной мечты. Разин почти сверхчеловеческий образ: “Он улыбался печально, и в заходящих лучах солнца его улыбка казалась благостной, а седина его бороды приобретала янтарный оттенок послезакатных облаков” [101, С.362]. Каждый отдельный образ сам по себе может быть воспринят как реалистический; символическая картина мира выстраивается из совокупности всех образов. Важность именно системы и образов как целостности подчеркивается, во-первых, неизменностью, статичностью отдельных персонажей, вовторых, однородностью речевой организации повествования, когда в речи отдельных героев, наряду с индивидуальной лексической и интонационной окраской, открыто присутствует собственно-авторское слово. Так, одними и теми же словами говорят о Вере автор-повествователь, она сама [101, С.382,384], Горелов [101, С.386], Разин [101, С.363], варьируя один и тот же змеиный мотив, придавая ему восточно-библейский колорит. Третьим и важнейшим средством мифологизации вполне реалистической картины жизни является пейзаж. Только образы природы в этом романе сохраняют принцип символистской многозначности и текучести, только они недосказаны до конца и загадочны. овольно редко пейзаж выполняет социально-характерологическую функцию. Так, в самом начале романа Ленка говорит о городе: “...Сонохта все та же, ленивая да сонная. Пуховиками обложилась, пирогами объедается, распевы нищих слушает, рвани да голи по-прежнему много” [101, С.267]. Также редко через пейзаж передается психологическое состояние героя, например, сумятица противоречивых чувств в душе Горелова: “Неровная, тяжелая работа монт, в духовном мире являющаяся триада Жизнь, Сон, Смерть дополняется в мире телесном собственною троичностью Огонь, Вода, Земля. Огонь вечно живой, Земля смертное успокоение, Сон Вода, Влага Дремота. Но из влаги исходит воскурение, дымится пар, воспаряют тучки, собирается гроза, в грозе откровенье огня, круговращенье живой жизни, из влажных волн дремоты воскуряются вещие сны, на зыби сна-сновидения, обручающие нас с Вечностью... Вода зеркало красоты, вечно созидающейся в нашей неистощимой, неисчерпаемой Вселенной” [104]. Общесимволистский миф о воде, связанной с луной, сновидением, грезой, чарой, воплощает и Сологуб. Волжский пейзаж часто подернут дымкой, выдержан в серебристых и жемчужных тонах, он размыкает перспективу, направляя взгляд вдаль, от земли к небу: “Стало немного пасмурно; небо ожемчужилось сплошным облачным налетом; воздух был тих, чист и влажен; Волга и весь простор за ней и перед ней удивительно тлели прозрачным паром; ветер налетал на серебристую листву двух старых бальзамических тополей, и они показывали то бледную, то темно-зеленую сторону# своих широких, яйцевидно-ланцетных листьев. И все было, как игра и музыка стихий в саду блаженных теней, и вся эта дивная гармония была устроена белокрылыми сероглазыми ангелами северного лета словно нарочно для того, чтобы в это сладостное очарование вливались гнусные слова двух тупоглазых и тупоголовых мерзавцев (Николая и Шубникова. Н.Б.)” [101, С.293-294]. Волжский пейзаж: вносит покой и доброту в озлобленную душу Милочки: “Над Волгой стлался легкий туман, и потому закат казался дивным сновидением. Долина смиренная волжская опять предстала Милочке страною блаженных. Матово-мглистый туман иногда словно поблескивал крохотными, влажными, серебристыми искорками. С Волги слышна была внятная грустная тишина, похожая на далекий колокольный звон” [101, С.338]. Если “серо-глазые ангелы” лета воспринимаются в первом описании просто как поэтическая фигура, то ореол святости во втором описании вполне отчетлив: сквозь теплую и нежную пелену видения рисуются невидимые кресты церквей и слышится неслышимый колокольный звон. Наконец, пейзаж может становиться окном в иной мир, “чудесно сливающийся с этим зримым миром дневного скучного бывания”: “Шире становятся тогда широкие просторы, и яснее ясные дали, и зеленее зеленые долины, и милая, родная Волга жемчужно-мглистой дымкой навлекает на себя очарование вечно текущей реки блаженного рая, реки, где вода живая струится в |