|
мечта дерзновенна и, может быть, ошибочна, но она возносит ее над пошлой обыденностью. Вера заклинательница змей, но сама во власти змеиного очарования. Ее порыв утверждает любовь и жизнь, но неизбежно влечет за собой смерть. Но, в конечном счете, Вера права, и дерзновение ее прощено Тем, учителем, кротким и f/)Aмудрым . Не случайно, когда Вера говорит о том, что фабрики перейдут к рабочим, она “мечтательно вглядывается вдаль, а голос ее тихий, густой, как золотой звон” . Символично имя героини: Вера основа национального характера, считает Сологуб. Мечтает Вера, и по-своему мечтает автор, что духовная основа русского народа не погибла совсем, а лишь скрылась под водой, как скрылся град Китеж, спасаясь от нашествия монгольских орд. Но Волга вечна, и “древний город Сонохта сквозь мглистую даль радостно и переливно блистает на солнце золотыми главами многочисленных церквей” . Итак, на стадии “демократического” символизма Ф.Сологуб приходит к идее соборности и религиозной народности, побудившей его обратиться к китежской легенде и своеобразному мифу о Волге как воплощении русской души. В романе Сологуба много говорится о пламенной мечте, но доминанта, основа художественного мира — жемчужно-мглистые волжские пейзажи. Как говорит о себе Вера: “В сердце много огня, да на мой огонь у жизни вода ¿¡97 холодная” . В романе “Заклинательница змей” обнаруживаются свойственные символизму черты: метаисторизм, мифологизация действительности, эйдетический явления первосущности, эйдосу смыслу). Но из художественного мира исчезло то, без чего символизм невозможен реальное присутствие чудесного. В романе есть необыкновенное (например, богоподобная красота Веры), но нет таинственного. Автор всезнающий повествователь, абсолютно вненаходимый художественной реальностью, не оставляет места для антилогии. Смысл однозначно выражен, закрыта зыбкая, но манящая вдаль перспектива смысловых возможностей. Текст завершен эффектной сценой трех финальных убийств; возможность непрерывного 624Там же. С.363. б25Там же. С.335. б26Там же. С.335. 627 Сологуб Ф. Мелкий бес. Заклинательница змей. Рассказы. М., 1991. С.311 220 |
счастливой долине, упоенной вольным легким воздухом безмерного пространства” [101, С.298-299]. И сквозь голубую дымку мерцают золотые главы церквей в Сонохте, серебрятся белые стены, доносится по воде тихий звон и Сонохта уже не пыльный купеческий город, а сам святой град Китеж. Образ Веры, сам по себе очень устойчивый и определенный, скульптурноэмблематичный, отчасти теряет заданность, попадая в окружение пейзажных образов. Вера и “солнечная”, и “лунная”; она связана с матерыо-землей (васильки в руке, березка за спиной, мягкая пыль под ногами или мох) и с рекой, ручьем, росой. Ее мечта дерзновенна и, может быть, ошибочна, но она возносит ее над пошлой обыденностью. Вера заклинательница змей, но сама во власти змеиного очарования. Ее порыв утверждает любовь и жизнь, но неизбежно влечет за собой смерть. Но, в конечном счете, Вера права, и дерзновение ее прощено Тем, учителем, кротким и мудрым [101, С.363]. Не случайно, когда Вера говорит о том, что фабрики перейдут к рабочим, она “мечтательно вглядывается вдаль”, а голос ее “тихий, густой, как золотой звон” [101, С.335]. Символично имя героини: вера основа национального характера, считает Сологуб. Мечтает Вера, и по-своему мечтает автор, что духовная основа русского народа не погибла совсем, а лишь скрылась под водой, как скрылся град Китеж, спасаясь от нашествия монгольских орд. Но Волга вечна, и древний город Сонохта сквозь мглистую даль радостно и переливно блистает на солнце золотыми главами многочисленных церквей. Итак, на стадии “демократического” символизма Ф.Сологуб приходит к идее соборности и религиозной народности, побудившей его обратиться к китежской легенде и своеобразному мифу о Волге как воплощении русской души. В стихотворении “На Волге” Сологуб говорит об этой реке а не о реке Лигой на земле Ойле как своей духовной родине: Плыву вдоль волжских берегов. Гляжу в мечтаньях простодушных На бронзуяркую лесов, Осенней прихоти послушных. И тихо шепчет мне мечта: —Кончая векуже недолгий, Приди вродимыеместа, И догорай над милой Волгой... Огней бесовская игра, Святая Русь покрыта Русью грешной, И нет в тот град путей, Куда зовет призывный и нездешний Подводный благовест церквей. Они пройдут расплавленные годы Народных бурь имятежей: Вчерашнийраб, усталый от свободы, Возропщет, требуя цепей, Построит вновь казармы и остроги, Воздвигнет сломанный престол, А самуйдет молчать в свои берлоги, Работать на полях, как вол. И, отрезвясь от крови и угара, Царевурадуясь бичу, От угольев погасшего пожара Затеплит яркую свечу. Молитесь же, терпите же, примите же На плечи крест, на выю трон. На дне души гудит подводный Китеж Наш неосуществимый сон. [105] В романе Сологуба много говорится о пламенной мечте, но доминанта, основа художественного мира жемчужно-мглистые волжские пейзажи. Как говорит о себе Вера: “В сердце много огня, да на мой огонь у жизни вода холодная” [101, С.371]. Иронически отзывался Г.Чулков о сборнике Сологуба 1922 года “Соборный благовест”. Солипсист Сологуб восклицает: Охвачен трепетным смятеньем, Забывши тесныймой шалаш, Спешу к проснувшимся селеньям, Твержу: Товарищи, я ваш! Хотя позиция Сологуба совсем не совпадает с большевистской доктриной, но, видимо, идеи общественности, однозначное принятие Христа, социальные мотивы “не составляют главного и характерного для поэзии Сологу ба”, как заметил Г. Чулков. По мнению критика, Сологуб “оставался поэтом одиноким, меланхоличным, острым, ироничным и замкнутым в себе, одним словом декадентом” [106]. В романе “Заклинательница змей” обнаруживаются свойственные символизму черты: метаисторизм, мифологизация действительности, эйдетический принцип в строении образа (восхождение от эмпирического облика явления к первосущности, эйдосу смыслу). Но из художественного мира исчезло то, без чего символизм невозможен реальное присутствие чудесного. В романе есть необыкновенное (например, богоподобная красота Веры), но нет таинственного, Автор всезнающий повествователь, абсолютно вненаходимый художественной реальностью не оставляет места для антилогии. Смысл однозначно выражен, закрыта зыбкая, но манящая вдаль перспектива смысловых возможностей. Текст завершен эффектной (чересчур!) сценой трех финальных убийств; возможность непрерывного со-творения “змеиной легенды” отсутствует. В том, что роман менее художественно совершенен, виновато нарушение системности принципов символизма, но не социальная тематика сама по себе. В том, что общественная и злободневно-политическая идея не противопоказана символизму, убеждает прекрасный рассказ Сологуба “Рождественский мальчик”, опубликованный в декабре 1905 года. В рассказе отразились страшные и беспощадные дни, когда вооруженные люди убивали безоружную толпу, когда казаки не щадили даже детей, когда над страной носилось “сладостное веяние свободы” великая мечта. Кровавое воскресение, запечатленное Сологубом, явилось началом первой русской революции: “Созрело негодование, и в его бурном дыхании отогрелась нежная надежда, так долго таившаяся под равнодушным и беспощадным снегом” [107] . Конкретно-исторические события рассматриваются как эпизод в извечной борьбе надежды и отчаяния, божественной свободы и дьявольской несвободы. Реальность сплетается с мифом (жанр рождественской сказки определен уже назва# нием рассказа), объективное с субъективным видением и грезой, потому что то, что переживала вся страна, спроецировано в состояние души отдельного человека. Герой рассказа (Пусторослев) одинокий, бесконечно усталый от ежедневной работы для революционного “дела” человек. Ему так хочется отдыха, уюта, семьи. Хочется услышать детский лепет и смех в квартире. Его желание исполняется. По вечеоам. в полудоеме. то ли во сне. то ли наяву, он наПроходят дни, желание Пусторос |