|
сотворения “змеиной легенды” отсутствует. В том, что роман менее художественно совершенен, виновато нарушение системности принципов символизма, но не социальная проблематика. Фиксированный объем работы не предоставляет возможности провести более детальный анализ феномена символистского романа Ф. Сологуба и эволюции художественного метода писателя. Тем не менее, мы попытались наметить и по возможности раскрыть основные особенности романов Сологуба в аспекте становления и развития символистского романа рубежа Х1Х-ХХ вв. Подведем некоторые выводы главы. Символистские романы Ф.Сологуба осмысляют реальную, современную писателю жизнь России. Жизненная правда этих романов заключается в отражении психологии современного одинокого человека, находящегося в состоянии абсолютного отчуждения от мира и людей, переживающего ситуацию “духовного подполья”. Выдвижение на первый план психологического состояния “героя-солипсиста” привело к изменению родовой природы жанра романа. Сологубовский “роман сознания” строится на взаимообратимости эпического и лирического начал. Сосредоточившись на соотношении “Я” и “Не-Я”, Сологуб не углубляется в структуру “Я”, но мифологизирует его. Преодоление земного томленья (извечного царства дьявола) возможно только, по твердому убеждению писателя, в процессе “творения легенды”, пытающейся подчинить мир “Не-Я”, сделать его материалом для творческой игры. Однако такое преодоление всякий раз оказывается иллюзорным. В своих романах Сологуб впервые последовательно применил эйдетический принцип в строении образа, что обусловило символизацию всех элементов художественного мира и текучесть, динамичность всей структуры романа в целом. Многоуровневость содержания, “смысловая вертикаль” в структуре образа, индивидуальное мировосприятие в качестве доминанты явились очень продуктивным принципом поэтики, найденным символистским романом в целом и Ф. Сологубом в частности. Солипсизм героев Сологуба не привел к освобождению и самоутверждению личности. “Творимая легенда” никогда не станет объективной реальностью. Дальнейшее развитие символистского романа будет связано с разработкой психологического анализа мифологически понятой личности, с установлением связей между “Я” и “Не-Я”, с поисками веры и надежды. 221 |
Пока не перетрется, Крутяся, конопля, Пока не подвернется Ко мне моя земля. Взлечу я выше ели, И лбом о землю трах, Качай же, черт, качели, Все выше, выше... ах! Стихотворение написано в тяжелом для России 1907 году, лиризм его жизненно-правдив и исторически-конкретен. Так и символистский роман, неомифологический в своем эпическом аспекте, психологически-точен в аспекте лирическом. Тождество эпоса и лирики, к которому стремился символистский роман, есть одно из проявлений обшей установки символизма на тождество идеального и материального, обыденного и мистического, индивидуального и р всеобщего, временного и вечного. Многоуровневость содержания, “смысловая вертикаль” в структуре образа, индивидуальное мировосприятие в качестве доминанты явились очень продуктивным принципом поэтики, найденным символистским романом. Этот принцип может взаимодействовать с реалистическом традицией, порождая пограничные с точки зрения метода художественные явления. Так, творчество А.М.Ремизова А.Н.Грачева относит к неореализму [82], З.Г.Минц к символизму [83], В.А.Келдьпи называет его “промежуточным” явлением между реализмом и символизмом [84]. Е.В.Тырышкина сближает метод писателя с символизмом на основании того, что психологическая разработка характеров сменяется у него мифологической мотивацией; его женские образы посвоему преломляют символистский миф о Вечной женственности [85]. Лев Шестов в одном из писем Ремизову порицал слишком реалистический образ генеральши Холмогоровой, который делает “Крестовые сестры” “понятными” публике, воспитанной на социально-критическом пафосе романов XIX века. Для Шестова “Крестовые сестры” произведение не критическое, а общефилософское (“здесь всегда жизнь наряду со смертью”), Sub specie aetemitatis [86]. Е.ГЛундберг также считал, что генеральша “все портит”, и вообще “здесь перегружено бытом, деталями [87] игенеральша” и U есть Крестовых сестрах”, есть и несчаст тем точка зрения снова перемещается к автору, который со стороны рисует портрет героя (бледное лицо его на темно-красной подушке кажется особенно бледным). Затем снова несобственно прямая о сибирской ссылке), и так без конца сменяются зоны автора и героя. В результате вопрос о том, был ли ночной призрак в действительности или это только галлюцинация героя, становится неразрешимым. С другой стороны, сам Пусторослев объясняет все усталостью, интерпретирует свое приключение в духе декадентской литературы, рассказывая о нем Приклонскому (может быть, Пусторослев сам писатель и в этом качестве alter ego Сологуба ?). Поэт Приклонский подан в рассказе весьма иронично (“развинченная походка”, странные, опьяненно-веселые и невнимательные глаза”, но ведь и сам Соло-» губ апоэт декадент”, и то, что говорит Приклонский о сосуществовании реального и ирреального миров, выражает сологубовский миф о мире. Может быть, он мистифицирует Пусторослева, а может быть, открывает ему истинный смысл происшедшего. Тональность его высказываний неопределенна (ирония? мистификация? сокровенное знание?) и отчасти совпадает с тоном безличного повествователя. Гибкость субъектной организации повествования исключает возможность “готового” окончательного авторского суждения о том зыбком, таком знакомом и таком таинственном мире, который воссоздан в рассказе. Читатель погружается в атмосферу “творимой легенды”, творит ее вместе с героями и автором. Эпический по содержанию рассказ “лирически” воздействует на читателя, погружая его в то состояние очарованности, легкого головокружения, которое испытывает Пусторослев от чудесной близости иного, “страшного и желанного”, мира. Роман “Заклинательница змей” воздействует на читателя в чисто “эпическом” качестве. Текст романа не становится для читателя предметом творческой игры воображения. * * * Символистские романы Ф.Сологуба осмысляют реальную, современную писателю жизнь России. Жизненная правда этих романов заключается в отражении психологии современного одинокого человека, находящегося в состоянии абсолютного отчуждения от мира и людей, переживающего ситуацию и уховного ния героя-солипсиста привело к изменению родовой природы жанра романа. Сологубовский “роман сознания” строится на взаимообратимости эпического и лирического начал. Сосредоточившись на соотношении “я” и “не-я”, Сологуб не углубляется в структуру “я”, но мифологизирует его. Преодоление “земного томленья” (извечного царства дьявола) возможно только в процессе “творения легенды”, пытающейся подчинить мир “не-я”, сделать его материалом для творческой игры. Однако такое преодоление всякий раз оказывается иллюзорным. В своих романах Сологуб впервые последовательно применил эйдетический принцип в строении образа, что обусловило символизацию всех элементов художественного мира и текучесть, динамичность всей структуры романа в целом. Солипсизм героев Сологуба не привел к освобождению и самоутверждению личности. “Творимая легенда” никогда не станет объективной реальностью. Дальнейшее развитие символистского романа будет связано с разработкой психологического анализа мифологически-понятой личности, с установлением связей между и “не-я”, с поисками веры и надежды. Библиографические ссылки. 1. Сологуб Ф.Я. Книга совершенного самоутверждения // Сологуб Ф. Творимая легенда. СПб.;М., 1991. С.148. 2. Там же. С. 145. 3. Там же. С.150. 4. Цит. по: Русская поэзия “серебряного века”: 1890-1917: Антология М., 1993. С.202. 5. Великовский С. В скрещении лучей: Групповой портрет с Элюаром. М., 1987. С.84. 6. Smaga J. Fiodor Sologub; Paul Verlain / Цит.по: Багно B.E. Федор Сологуб переводчик французских символистов // На рубеже XIX и XX веков. Л., 1991. С.163. 7. См. напр.: Личность в XX столетии; Анализ буржуазных теорий. М., 1979. С.164-173. 8. Волынский А.Л. Ф.К.Сологуб // Сологуб Ф. Творимая легенда. П.; М., 1991. С.221. 9. Сологуб Ф. Поэты ваятели жизни // Сологуб Ф. Творимая легенда. 1991. |