|
Писатель-символист продолжил ту линию в развитии русской литературы, которая подвергает сомнению предустановленную гармонию бытия, тот безусловный добрый смысл бытия как такового, в который верил Вл.Соловьев. Символизм в той его разновидности, которая представлена творчеством Сологуба, составляя часть “русского ренессанса”, был “декадансом” по отношению к предшествующей культурной традиции. Происходящая “переоценка ценностей” отразилась в полемичности “Мелкого беса” по отношению к этико-эстетической концепции классической русской литературы (что так убедительно показал Вик. Ерофеев в статье, посвященной роману). Антипозитивистские трактовки жизни как неизбывной трагедии отражали объективную реальность эпохи кануна XX века. Л.Шестов писал в 1901 году: “Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства... V' Наука наша до сих пор умела только отворачиваться от всего страшного в жизни, будто бы оно совсем не существовало, и противопоставлять ему идеалы. Теперь /ТОО жизнь явилась к нам со своими требованиями. Она об идеалах и не вспоминает...” Область трагедии это область безумия, “ненормальности”. Глубокое подозрение к жизни, ужас и холод одиночества, отверженность, безумие вот новая психологическая реальность, не позволяющая забыть свое несчастное “я” ради будущего счастья человечества. Философы и писатели (такие, как Л.Шестов, * Н.Бердяев, Ф.Сологуб, А.Ремизов, И.Бунин) переносят свое внимание с “внешнего” (устройство мира и общества) на “внутреннее” на трагические противоречия в душе отдельного человека, для которого зло может быть притягательнее добра, болезнь соблазнительнее здоровья. , Сологубовский герой лишен спокойствия, жизнь рождает в нем “страх и трепет”; не выдержав напора хаоса, он сходит с ума. И в безумии ему открывается загадочность жизни, то метафизическое зло и несправедливость, частью которых был он сам и которые порождены его душой. Сологуб пользуется в своем романе “музыкальными приемами, рассчитанными на внушение, лейтмотивы, транспонирование, звукопись...”629Лиризм символистского романа, возникающий “по поводу” содержания и существующий над текстом, в ощущении читателя (автора), “можно назвать, в отличие от собственно б28Шестов Л. Избранные сочинения. М., 1993. С. 167-168. / Л л ___ ___ и Силард Лена. Поэтика символистского романа конца XIX начала XX века.// Проблемы поэтики русского Уг реализма XIX века. Л., 1984. С.121. 222 |
вующего “бывания” устроить свою сказку, свою красивую легенду. Американские исследователи Ш.Розенталь, Х.П. Фоули приходят к выводу, что “через систему отсылок к языческой культуре... Сологуб делает мир Людмилы и Саши миром дионисически-аморальной красоты, произвола и творческого порыва, который противостоит извращенной, противоестественной мстительности и мелочности передоновского мира, но в конце концов оказывается им разрушенным [57].Чувство обреченности и бессилия неизбежно для человека в этом мире. В следующем романе “Творимая легенда” Сологуб предпримет попытку сотворить свой прекрасный мир помимо, вне реальной действительности. Реально одолеть недотыкомку невозможно, нужно сотворить силой творческой фантазии другой, ирреальный мир. Определение “жестокий талант”, данное Н.К.Михайловским Ф.М.Достоевскому, приложимо и к Ф.Сологубу. Писатель-символист продолжил ту линию в развитии русской литературы, которая подвергает сомнению предустановленную гармонию бытия, тот безусловный добрый смысл бытия как такового, в который верил Вл.Соловьев. Символизм в той его разновидности”, которая представлена творчеством Сологуба, составляя часть “русского ренессанса”, был “декадансом” по отношению к предшествующей культурной традиции. Происходящая “переоценка ценностей” отразилась в полемичности иМелкого беса” по отношению к этико-эстетической концепции классической русской литературы (что так убедительно показал Вик.Ерофеев в статье, посвященной роману). Антипозитивистские трактовки жизни как неизбывной трагедии отражали объективную реальность эпохи кануна XX века. Л.Шестов писал в 1901 году:: “Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства... Наука наша до сих пор умела только отворачиваться от всего страшного в жизни, будто бы оно совсем не существовало, и противопоставлять ему идеалы... Для “интеллигенции” наступило трудное время. Прежде она плакала над страдающим народом, взывала к справедливости, требовала иных порядков... Теперь жизнь явилась к нам со своими требованиями. Она об идеалах и не вспоминает99 царство “разума и совести”. Началось по мнению Л.Шестова, царство “психологии”, когда “подпольный человек” Достоевского и Ницше открыто заявил о своей трагедии. Уже для Лермонтова пороки (“болезнь”) Печорина были дороже “здоровья” посредственности и середины [59]. Область трагедии это область безумия, “ненормальности”. Глубокое подозрение к жизни, ужас и холод одиночества, отверженность, безумие вот новая психологическая реальность, не позволяющая забыть свое несчастное “я” ради будущего счастья человечества. Философы и писатели (такие, как Л.Шестов, Бердяев ссвнешнего” (устройство мира и общества) на “внутреннее” на трагические противоречия в душе отдельного человека, для которого зло может быть притягательнее добра, болезнь соблазнительнее здоровья. Сологубовский герой лишен спокойствия, жизнь рождает в нем “страх и трепет”; не выдержав напора хаоса, он сходит с ума, и в безумии ему открывается загадочность жизни, то метафизическое зло и несправедливость, частью которых был он сам и которые порождены его душой. Зло и эгоизм могут казаться читателю пугалом, страшным призраком, пришедшим из иного, чуждого нам мира, но для Сологуба они реальность. Правдивостью своего романа, говорящего скандальную правду о человеке, объяснял писатель ненависть критиков: эта ненависть подобна испугу, пишет Сологуб в предисловии к седьмому изданию романа. Нам важно отметить, что в “Мелком бесе” Сологуба русский символистский роман отчетливо выявил свою “предметную область” экзистенциалистски понятую индивидуальную психологию, часто психологию “подполья”. Символистский роман можно назвать “романом сознания”, в котором обстоятельства присутствуют в качестве обстоятельств внутренней жизни героя, лиризуются. В романтизме ландшафт, пейзаж часто рисовал “пейзаж души”. Символизм унаследовал от романтизма абсолютизацию субъекта. Но, как указывает А.Ф.Лосев, романтики воплощали идею “цельной, бесконечной и экстатически и фактически творящей личности” [60]. Личность в произведениях символистов лишена целостности, располагается на нескольких, иерархически соотнесенных уровнях. Помимо бытового (обыденного) сознания, выявляется подсознание, сверхсознание, сновидческое или галлюцинирующее сознание, прасознание. Так, по мнению Е.М.Мелетинского, “неомифологизм связан с неопсихологизмом, т.е. универсальной психологией подсознания” (а не социальной характерологией), причем сугубо индивидуальная психология оказывается одновременно универсально-общечеловеческой [61]. “Роман сознания” нельзя назвать в полном смысле эпическим жанром. Лиризация характерна для многих произведений конца XIX начала XX века, рисующих обобщенно-философский образ мира, осмысляющих “вечные”, экзистенциальные проблемы жизни и смерти, любви и рока, беспощадно уходя волистский роман, обращенный не столько к сфере разума, сколько к эмоциям и подсознанию. Не случайно Сологуб пользуется в своем романе “музыкальными” приемами, рассчитанными на внушение: лейтмотивы, транспонирование, звукопись... [72]. Лиризм символистского романа, возникающий “по поводу” содержания и существующий над текстом, в ощущении читателя (автора) можно назвать, в отличие от собственно лиризма, суггестивным лиризмом. т.е. переживанием внушенным, навороженным, навеянным, или лиризмом ситуативным. Символизм принято определять как неоромантизм. Действительно, как указывает А.Ф.Лосев, “романтическая эстетика являлась универсальной мифологией, символически разработанной в виде теории мистериально органического историзма [73]. Уточняя это общее определение, можно сказать, что для формирования символистского романа огромное значение имела традиция именно романтической баллады. Не случайно Сологуб называл свои романы “легендой”. Но есть и существенное отличие между романтизмом и символизмом в трактовке “чудесного” и соответственно в производимом им впечатлении (лиризме). Романтическая баллада рисует вторжение ирреального в реальное, но это реальное далеко от исторически-конкретной, современной автору реальности: “здесь обычно разрабатывалась сказочная или историческая тематика, современные темы привлекались редко, обычно с целью героизации события или, наоборот, иронически” [74]. В балладе автор обособлен от события, балладная фантастика “принципиально отлична от повседневной реальности” [75]. Так, В.Жуковский первую непереводную балладу “Светлана”, насыщенную русским колоритом, написал “на случай” в качестве свадебного подарка Александре Андреевне Протасовой (сестре Маши). После всех ужасов с мертвецами, вьюгой, черным вороном, могилой следует счастливое пробуждение героини. От балладного (условно-фантастического) мира автор дистанцируется в шутливом эпилоге посвящении: Улыбнись, моя краса, На мою балладу; В ней большие чудеса, Очень мало складу... Здесь несчастье лживый сон; Счастье —пробужденье. |