|
* идиллии”. “Посередь села большой луг зеленый”, по вечерам на нем “завивается хоровод”. Здесь слышно, как растут травы и как поднимается желтый месяц. Жили тут “испокон веков”. Село привольно раскинулось “средь холмов да лугов”, разукрашено садочками,“славное село!”738 Есть и другой вид села “поплоще да попоганее”. Описание Гуголева, этого “дворянского гнезда”, “оазиса западной культуры”, наводит на ассоциативные связи с художественным методом Тургенева. Дом с белыми колоннами, усадьба с парком и цветниками, с мраморными купидонами флигелек, утопающий в белых и розовых колокольчиках, блистающая двухсветная зала, с потемневшей позолотой мебель в красном сафьяне, рояль, томик Расина, портреты на стенах. Здесь живут “бабинька” и “барышня”. Третий пространственный макрообраз город Лихов. Этот “славный” город отделен от села он словно за горизонтом и вообще за небом739. Описание Лихова740утрировано, стилизовано, по верному замечанию Н.Н. Кожевниковой, под бытописательство, “физиологический” очерк натуральной школы. Но доминанту составляют не описания “обстоятельств” социальных, экономических, этических, а экспрессивные детали городского “пейзажа”, Лихов выступает из мглы , он существует между бездной пыли и бездной грязи (символика бесовских сил)742. Лихов — эмблема “паучихи капитализма”. В нем сплетаются нити заговора сектантов против Дарьяльского, здесь совершаются отравления и убийства. Символика серого цвета переходит по ходу повествования в мрачный черный цвет смерти. Последняя картина Лихова — фантасмагорична; это черный город не людей, а теней, “пыльный, пыльный”, “мертвый” город, За обывательским лицом лиховского мещанина проступает подлинное обличье: “ни высокий, ни низкий, но беззвучный и тощий и при этом с двумя явственными рогами”743. Тот же принцип эмблематичности пространства определяет изображение периферийных “топосов” Овчинникова и дачи Шмидта744. 738Белый А. Серебряны й голуб. С.20, 21. 739Там же. С.39. 740Там же. С.64-66. 741Там же. С.59. 742Там же. С.64. 743Там же. С.270. 744Там же. С. 166,158. 260 |
украшены “то узкой резьбой, точно лицо заправской модницы в кудряшках, то петушком из крашеной жести, то размалеванными цветиками, ангелочками”; зеленая крыша как кика гордой молодицы [38, С.20,21]). Ковровым, узорным платом покрывает избы, кусточки, колокольню красный воздух зари [38, С.47“поплоще да попоганее”;48]. Но это один облик Целебеева. Есть и другой избенки с кривыми крышами, точно пьяные парни в картузах, свирепое пугало, визг и скрип немазаных колес, озлобленные огнем солнца окна. У наряженных девиц толстые талии и тупые ботинки, наподобие обрубков. Не в лубочном хороводе, а в чайной показаны сельские парни; в трактире этом лопают вонючие сосиски руками прямо с блюдечка”, лежат под лавками, “нализавшись казенки прямо из чайника” [38, С.48-50]. Даже месяц на небе кажется спьяну Дарьяльскому “кусочком лимона каким-то” [38, С.138]. Совсем по-другому звучит похвала Целебееву: “Славное наше село: есть где здесь разгуляться, закатиться запоем да и пропить с себя все: деньгу, сапоги, душу; не пить так не пить; вольному воля; ну, а пить так уже пить; ну и пропивали: сначала деньгу, потом пропивали одежду; пропивали сбрую, избенку, жену; а потом пропивали и самую душу: а уж как душу пропьешь, иди себе на все на четыре стороны: без души человек, что порожняя склянка; шваркнешь о камень дзынь, и нет ничего” [38, С.134]. Ближе к концу романа Целебеево приобретает зловещий вид: во время пожара “суровые черные дыма клубы” покрывают зеленый луг, а люди напоминают визжащих бесов [38, С.256]. Отгорел пожар, и село погрузилось “в ночь” [38, С.258]. Описание Г'уголева, этого “дворянского гнезда”, “оазиса западной культуры”, заставляет1вспомнить Тургенева. Дом с белыми колоннами, усадьба с парком и цветниками, с мраморными купидонами, флигелек, утопающий в белых и розовых колокольчиках, блистающая двухсветная зала, с потемневшей позолотой мебель в красном сафьяне, рояль, томик Расина, портреты на стенах. Здесь живут «бабинька” и “барышня”, здесь “сладкими словами” говорят о старине, о незабвенных гусарах, здесь гуляют “по дубровам”, собирая цветы с “любезной сердцу барышней”. В обитателях Гуголева опять же подчеркнуты родовые”, типические черты: баронесса гордая и надменная; Евсеич точь-в-точь лакей”; Катя чистая девичья душа ки, легкий стан, пепельные локоны. Но это “старая и умирающая Россия” [38, С.92], совершающая обряды старины. Не случайно ритуал чаепития сопровождается тоскливыми деталями: бесцветно-серый Евсеич как восковая статуя и сонно замирающая муха. В саду мраморные купидоны покрыты плесенью: “в гуголевском парке мертво” [38, С.156]. Мрак ночи вечной уже смотрит в душу баронессы [38, С.189]. Дарьяльский глядит на отражение белого дома в воде “озера светлоструйного”, и кажется, что Гуголево с улыбкой убежало в воду, туда, в глубину. Но для Дарьяльского уже нет Гуголева, нет его глубины есть только “болотная слизь”, старушечий шепот осоки, да старческая рука водяного, тянущаяся из воды. Только поверхность; пробежит по ней рябь и нет никакого Гуголева [38, С.117-118]. Третий пространственный макрообраз город Лихов. Этот “славный” город отделен от села, он словно за горизонтом и вообще за небом [38, С.39]. Описание Лихова [38, С.64-66] утрировано стилизовано под бытописательство, “физиологический” очерк натуральной школы. Но доминанту составляют не описания “обстоятельств5> социальных, экономических, этических, а экспрессивные детали городского “пейзажа”, Лихов выступает из мглы [38, С.59], он существует между бездной пыли и бездной грязи (символика бесовских сил [38, С.64]). Заря “желтая”, небо “мокрое, все точно грязными тряпками увешанное” [38, С.66]. Иронически обрисован аристократический центр Лихова громадное здание казенного винного завода. Эта-то “монополья” сияла фонарями и “преображала” Лихов ядовитым светом. Дурман от Лихова волнами захлестывает окрестные села и городки. Лихов эмблема “паучихи капитализма”. В нем сплетаются нити заговора сектантов против Дарьяльского, здесь совершаются отравления и убийства. Символика серого цвета переходит, по ходу повествования, в мрачный черный цвет смерти. Последняя картина Лихова фантасмагорична; это черный город не людей, а теней, “пыльный, пыльный”, “мертвый” город, За обывательским лицом лиховского мещанина проступает подлинное обличье: “ни высокий, ни низкий, но беззвучный и тощий и при этом с двумя явственными рогами” [38, С.270]. Тот же принцип эмблематичности пространства определяет изображение периферийных “топосов” Овчинникова и дачи Шмидта [38, С.166,158]. Персонажи романа продолжают идею, выраженную описанием их пространственной сферы. Мещанский уют в доме целебеевского попа словно формирует самую фигуру о.Голокрестовского: “трудолюбивый поп, строгий, молитвенник” [38, С.31]. Но на всей обстановке печать ветхости, ущербности (столик с четвертой, только для вида приставленной ножкой; засохшая пальма. каотинки на стенах засижены мухами и т.д.). Жалок и сам поп. давно поо |