|
разговор Морковина и Липпанченко в главке “Наша роль”. Один из них развивает тему: “дело поставлено, как часовой механизм”, “Души настроены, как инструменты, и составляют концерт”841. Другой в это время говорит о насморке и его лечении. Три Я: автора, героев и читателя — объединяются как три ипостаси одного ЯАвтора Первообраза. В творчестве (в написании, переживании и прочтении) романа осуществляется жизнетворчество, мистерия. Но соборное “Я” в “Петербурге” (некий субъект, по выражению Белого, не данный, а только заданный, символизируемый в тексте) лишено гармонии и просветленности. “Мы” (автора, героев, читателя) сопричастны одной сфере сфере трагедии бытия. В романе “Петербург” перевернуто привычное романное соотношение между объектным и субъектным миром. Андрей Белый, собственно, всегда исходил из мысли, что описывать можно лишь горизонты собственного сознания, но только в “Петербурге” он нашел соответствующую технику, которую использовал почти сразу же и на несравненно более узком материале детского мышления — в “Котике Летаеве”, а, крометого, попробовал дать ее обобщенное оформление в незавершенном замысле с характерным названием: эпопея “Я”. Новизна состояла здесь в том, что, стремясь осветить жизнь сознания, Андрей Белый не только широко использовал внутренние монологи, сны, галлюцинации, в построении которых развивал традиции Л. Толстого и Достоевского, но практически весь объектный мир представил как интерьер сознания. Чьего? — То героев-протагонистов, то повествователя. Технически это оказалось возможным, прежде всего благодаря обнажению и намеренному смешиванию статусов персонажей и повествователя. Эксплицируя прием, скрыто использовавшийся Достоевским в некоторых романах (особенно в “Бесах”), и развивая находки “Серебряного голубя”, Андрей Белый неустанно играет постоянной сменой дистанции между персонажами произведения и повествователем: он то спускает повествователя на уровень героев, утверждая равенство доступной им информации о мире внутри текста и равенство статусов их существования (ср., например, подглавку “Наша роль” (гл. I)), где роль повествователя, призванного следить за своими героями, сравнивается с ролью агента охранного отделения, что мгновенно обыгрывается: с появлением в 841Там же. С.98. 289 |
Бога-Отца и Бога-Сына, об акте творчества (порождения), разрывающем круг олеть не-я рождением это значит: не найти в себе, не “положить” в себе не-я, как свое собственное сказуемое или определение, по его в себе и из себя породить, как свою же собственную вторую ипостась. Это есть единственный исход из замкнутого, распаленного круга Я, при сохранении его свободы и абсолютности... Это второе, удвоенное Я, Я-не-я, есть Сын, который показует Отцу Его самого, есть Его собственное сказуемое” [57]. Таким актом порождения, раскрывающим Я автора в Я-не-я героя (в “ты”), такой областью сказуемости, Логоса явилось творчество А.Белым рор мана “Петербург”.. Духовное рождение, заданное как проблема на уровне содержания, воплотилось на уровне текста, формы, словесного орнамента. Не имея возможности подробно анализировать речевой слой романа, напомним лишь об авторской причудливости синтаксиса, расположении словесных масс абзацев в пределах главок, выразительности визуального построения печатной страницы, игре звучанием и ритмом слов. Для нас существеннее отметить другое: активизация “ внешней” формы романа естественно вызывает активизацию читательского восприятия. Автор не только прямо обращается к читателю (“...будет, будет престарелый сенатор гнаться и за тобою, читатель, в своей черной карете; и его отныне ты не забудешь вовек!” [49, С.58]. Автор моделирует состояние читателя, объединяя “он” героя, “вы” читателя в “мы” соборное. Так передается состояние Липпанченко незадолго до смерти (“Представьте себе... будто вы мгновенно подхвачены... ощутили бы мы... перед нами бы встала картина... распался наш телесный состав [49, С.384]. Сошлемся опять на “Трагедию философии” С.Н.Булгакова: “...диада я-ты находит свое оправдание и смысл только в дальнейшем движении за диаду... Рядом с ты, непосредственно соотнесенным с Я, появляется еще ты, которое состоит уже вне этого прямого и до известной степени зеркального соотношения, но в то же время входит в это соотношение, соединяя я и ты... Вторым ты, или третьим я, исполняется мы... в мы осуществляется лишь образ Божественного триединства: три Я в Мы (подчеркнуто мною. Н.Б.)” [58]. Три Я: автора, героев и читателя объединяются как три ипостаси одного Я Автора Первообраза. В творчестве (в написании, переживании и прочтении) романа осуществляется жизнетворчество, мистерия. Но соборное ‘Я” в “Петербурге” (некий субъект, по выражению Белого, не данный, а только заданный, символизируемый в тексте) лишено гармонии и просветленности. “Мы” (автора, героев, чи |