|
именно сознание — при всей его фантасмагоричности — оказывается реальностью, в то время как объективный мир — фантасмагорией. В плане содержательно-тематическом эта игра в риккертианство выливается в центральный образ романа: весь Петербург, главный герой произведения, есть плод “мозговой игры” Петра (как роман есть плод “мозговой игры” автора), а фантасмагоричность города есть фантасмагоричность русской истории. Это с одной стороны. С другой же стороны, Медный всадник выступает одним из фантомов “мозговой игры” повествователя и его героев. Применительно к нему изложена авторская апокалиптическая программа (субглава “Бегство”). Возникшие в сознании автора герои наделяются “атрибутами бытия”, стремятся к объективации в художественном мире романа. Субъективные ощущения А. Белого (“Уууу-уууу-уууу: так звучало в пространстве звук — был ли то звук?”842) воплотились в картины чужой, незнакомой автору жизни. Объективируясь, герои стали литературными типами, имеющими конкретных прототипов в русской литературе и русской исторической действительности. Этот содержательный пласт раскрыт в исследовании Л.К. Долгополова. В романе изображены государственный чиновник, его сын студент-философ, провокатор и т. д., то есть каждый герой получил свою социальную роль. Взаимодействие монологического и полифонического принципов в организации романа позволило А.Белому предельно “динамизировать как авторское “Я”, так и художественный мир, где действуют герои (“Не-я”). Всякое “Я” в “Петербурге”, в том числе , и “я” авторское, раскрываются через “Ты” и “Мы”. “Я” теряет свою эмпирическую обособленность и завершенность; “Я” существует как многоединство, как многие “Я”, нераздельные, но и неслиянные. Само “Я” становится символом, а повествование (текст) превращается в Логос, в бытие этого “Я”: словесные символы, по выражению Белого, превращаются в символы реальные”843. Субъектом сознания оказывается некое деперсонифицированное “Я”. А. Белый утверждал: “Подлинное местодействия романа душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговою работой; а действующие лица — мысленные формы, так сказать, не доплывшие до порога сознания”844. Пространство Г ш Белый А. Петербург. С.76. 843Белый А. Сиволизм как миропонимание. С.263. 844Там же. С.516. 291 |
тателя) сопричастны одной сфере сфере трагедии бытия. Наиболее открыто тревога и неуспокоенность личности перед неотвратимым и роковым звучат в отступлении о “вдруг”: “Читатель! Вдруг” знакомы тебе. Почему же, как страус, ты прячешь голову в перья...? ... но тщетно ты прячешься ты прекрасно меня понимаешь; понимаешь ты и неотвратимое “вдруг”. Слушай же...”[49, С.39]. Итак, взаимодействие монологического и полифонического принципов в организации романа позволило А.Белому предельно динамизировать как ав;ействуют герои (He-я). Всякое 99 в “Петербурге”, в том числе , и я авторское, раскрываются через Ты и Мы. Я теряет свою эмпирическую обособленность и завершенность; Я существует как многоединство, как многие Я, нераздельные, но и неслиянные. Само Я становится символом, а повествование (текст) превращается в Логос, в бытие этого Я: словесные символы, по выражению Белого, превращаются в символы реальные [49, С.263]. В романах-притчах Мережковского, с их статичной структурой, держащейся на антиномиях, автор был абсолютно вненаходим художественному миру. Мережковский пытался в слове-понятии выразить мистические переживания, внелогичные по своей сути. В романах-стилизациях Брюсова слово-понятие “остраннялось”, автор реализовался в процессе игры со словом, “балансировал” между жизнью и искусством, используя принцип антилогии. Романы-легенды Сологуба в динамичной структуре реализовали процесс длящегося, незавершимого творчества; автор незримо присутствовал в тексте через все моменты оформления, воплощения “легенды” в слове но невоплотимой в нем до конца. В отличие от позиции солипсизма, свойственной Сологубу, Белый моделирует в структуре романа Я как многоединство, как соборное Мы. Его метод символизации устремлен не к антиномии, а к синтезу. К романам Белого, на наш взгляд, приложимо понятие “объективного лиризма”. # Л.К.Долгополов отмечает, что Белый не столько создал оригинальную конЬ цепцию, сколько выразил дух эпохи [49, С.529-530]. А.Белый хотел написать эпопею “Я” (“наше “Я” эпопея, роман “Я” есть роман всех романов моих” [49, С.502]. Имя этой эпопеи, по выражению автора: “Я есть Чело Века” [49, С.504]. Мечтая о третьей части трилогии (“Моя жизнь”), Белый воспринимал и “ Серебряный голубь”, и “Петербург” как эскизы, “уголочек” будущей эпопеи [49, С.504,512]. Тема духовного рождения, обретения Я в я эмпирическом, проекция в личную биографию истории грехопадения и воскресения мировой ду |