|
“Математическая точка” не имеет измерения; все замкнутое пространство, обособляющее героев, в пределе стремится к двухмерной плоскости. Фон, на котором действуют герои, состоит из контрастных пространственных макрообразов: парадный Петербург и острова, Невский проспект и линии Васильевского, холодный блеск и роскошь Учреждения, дом Аблеуховых и жуткого вида подвалы, лестницы, чердаки доходных домов. Принцип контраста воплощает принцип А. Белого изобразить “мистерию человеческих кризисов”855. В романе кризис поразил все сферы: семью, культуру, государственный аппарат, революционное движение каждого отдельного человека. “Больны почти все”856,говорит Дудкин. “Петербург бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же ничего нет”857. Трехмерное земное пространство связано с астральным (четвертым) лишь в математической точке касания плоскости этого бытия к шаровой поверхности мирового пространстве. На планиметрических изображениях (картах), а значит, и в земном сознании, четвертое измерение не отмечено вовсе, но в состояниях транса прямолинейное и плоскостное пространство, имманентное сознанию, принимает сферические формы, наподобие распираемого газами тела (бомбы), а их движение приобретает круговое движение, но в обратном порядке. Как представитель пространства четвертого измерения Шишнарфнэ авторитетно утверждает: “Наши пространства не ваши; все там течет в обратном порядке...”858. (При этих словах Дудкина осенило, что преследующая его абракадабра Енфраншиш анаграмма, образованная от слова “Шишнарфнэ”.) Субглава “Гость” вносит существенные штрихи в концепцию пространства и времени в романе. Урбанистическое пространство Петербурга как вымышленное есть лишь крайнее выражение планиметрической структуры земного сознания человека, накладывающего печать на все свои мысленные проекции. И Петербург лишь одна из таких проекций “мозговой игры” основателя новой столица. Соприкосновение трехмерной столицы с четвертым (астральным) измерением угрожает ее существованию. Трехмерное пространство это также пространство 855Долгополов Л.К. Роман А. Белого “Петербург.”// Белый А. Петербург. Л., 1981 .С.504. 856Белый А. Петербург. С. 91 857Белый А. Петербург. С.22 858Там же. С.299. 294 |
“ненавидя, любила; любя, ненавидела” [49, С.65]. “Богоподобность” и “лягушачья слякоть” спорили в Аблеухове, кого любит он: ангела или бабенку? Ангел Софья Петровна любила в Аблеухове “бога” и ненавидела “лягушонка”, но потом полюбила свою ненависть, а с ней и “лягушонка” [49, С.66J. Из контрастных пространственных макрообразов состоит и фон, на котором действуют герои: парадный Петербург и острова, Невский проспект и линии Васильевского, холодный блеск и роскошь Учреждения, дома Аблеуховых и подвалы, чердаки, грязные темные лестницы доходных домов. Принцип контраста воплощает замысел А.Белого показать “мистерию” человеческих кризисов” [49, С.504]. В романе кризис поразил все сферы: семью, культуру, государственный аппарат, революционное движение, каждого человека. “Больны почти все”, говорит Дудкин [49, С.91]. “Мозговое расстройство” и жажда смерти, сумасшествие удел личности в разлагающемся мире. Тотальный контраст с неизбежностью формирует интригу. Событийный сюжет последовательно проходит стадии завязки, кульминации, развязки. Подзаголовки глав подчеркивают поступательное развитие сюжета. Кульминационная роль четвертой главы акцентирована указанием на то, что в ней “ломается линия повествования”, и тем центральным, серединным местом, которое четвертая глава занимает в структуре романа из восьми глав. Контраст проникает и в логику сюжета: первые три главы (“томление перед грозой”, по определению автора), четвертая кульминация, и последние четыре главы (“гроза”). Пролог и эпилог, как рама, замыкают повествование, подчеркивая “эпическую” позицию авторской вненаходимости, создавая историческую дистанцию между 1914 и 1905 годами. Один из наиболее ярких моментов отступления автора на позицию абсолютной вненаходимости разрыв поля настоящего времени при описании Учреждения, в котором Аполлон Аполлонович “есть”, внезапным вторжением времени событийного будущего (сенатор уже умер), поданного как “эпическое”, повествовательное время прошлое (“Я недавно был на могиле...” [49, С.ЗЗЗ]). Герой романа еще “есть”, он еще рассылает циркуляры по России, но над его глухой могилой уже грустно шелестят березы, роняя сережки. Жизненный круг сенатора завершен, что подчеркивает надпись на могиле: “год рождения, год кончины”. Круг времени для героев замкнулся: “времяисчисление... нулевое”, “круг времени повернулся”, “течение времени перестало быть”, “летоисчисление бежало » круг замыкается и интрига: “...Бомба-то, |