|
гф р “Плоскими” становятся сами образы героев, у которых только логика и плоть; “Души-то, стало быть, не было”; "Красный шут" не маска Аблеухова-сына, “маской был Николай Аполлонович”860. Фигуры героев кажутся мнимыми, призрачными. Они лишь тени (на плоскости) живых людей. “Неуловимый” тень Дудкина, за тенями предметов несется “теневой, огромный толстяк ломающаяся на косяках безобразная тень Липпанченко и так далее. Персонаж бредовой галлюцинации Дудкина, посланник сатаны господин Шишнарфнэ утверждает, что Петербург столица загробного мира, мира 5 5 8 6 1 теней имеют 862 Теряя объемность, образы уплощаются в силуэты, а “силуэты лиц не и растворяются в ничто. Так бредовый посетитель Дудкина (Шишнарфнэ) садится на подоконник, прочерчиваясь черным контуром на фоне “зеленых пространств”. Затем этот контур становится все легче, воздушней, тоньше, кажется листиком темной бумаги, наклеенным на окно. Затем исчезает и контур, остается лишь пятно копоти на стекле: материя разложилась, превратившись в звук863 Повторяясь вновь и вновь, образы-силуэты образуют орнамент в пространстве повествования. Орнаменту уподобляется и фон, окружающий героев: персидская пестрота в кабинете Николая Аполлоновича, пестрота в квартирке Софьи Петровны. Орнаментален архитектурный облик города: “Светлое, пятиколонное здание с полосою орнаментной лепки: круг за кругом: в круге же римская каска на перекрещенных мечах” ; на казенном доме “ряды каменных морд”, “гербы, плетенные гирляндою”: “александровский строй белокаменных колоннад”865 и тому подобное. Отдельные пейзажные мотивы (закат, невская вода), повторяясь, также ф складываются в орнамент. Орнамент, состоящий из дискретных элементов, выстроенных в линейный ряд, становится эмблемой обособленности героев друг от друга и их “распластанности” на плоскости, их “рядоположенности” (древний туранец сосуществует с интеллигентом начала XX века, пушкинский Евгений с террористом Дудкиным). 860Там же. С.382. 8бТам же. С.298. 862Там же. С.37. 863Там же. С.291-297. Д 864Долгополов Л. К. Роман А. Белого “Петербург”// Белый А. Петербург.Л., 1981. С.48 865Там же. С.23. 297 |
место”, ведет мимо предметов, в “беспредельность пустоты, где постепенно уничтожаются все конкретные зрительные образы и всякое нечто испаряется в ничто” [51]. Невский проспект вечером “залит огненным моряком”, горят “бриллиантовым светом стены многих домов”, но издали это выглядит лишь “красным пятном мутью, смешанной из крови и грязи” [49, С.49]. Петербург бесконечность нетпроспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же ничего С.22]. “Плоскими” становятся сами образы героев, у которых только логика и плоть: “Души-то, стало быть, не было”. “Красный шут не маска Аблеуховасына, маской был “Николай Аполлонович” [49, С.382]. Николай Аполлонович “наклонял низко профиль с неприятным оскалом разорвавшегося рта, напоминая трагическую античную маску, несочетавшуюся с быстрой вертлявостью ящера в одно согласованное целое: словом, выглядел он попрыгунчиком с застывшим лицом” [49, С.253]. Фигуры героев кажутся мнимыми, призрачными. Они лишь тени (на плоскости!) живых людей. “Неуловимый” тень Дудкина; за тенями предметов несется “теневой, огромный толстяк” ломающаяся на косяках безобразная тень Липпанченко и так далее. Персонаж бредовой галлюцинации Дудкина, посланник сатаны господин Шишнарфнэ утверждает, что Петербург столица загробного мира, мира теней [49, С.298]. На плоскости пространства обособления герои выглядят как маски или шаржи, карикатуры (голый череп Аблеухова с огромными зеленоватыми ушами), Красное домино,.Белое домино; котелок, трость, уши, нос и усы ; нелепо пляшущая на ветру шинель Николая эти и другие образы контуры, образы-Аполлоновича, монгольская “рожа” эскизы лейтмотивами проходят через весь роман. Аполлон Аполлонович напоминает “написанную на ковре фигурку египтянина угловатую, плечистую, презирающую все правила анатомии (“у Аполлона Аполлоновича, ведь, не было мускулов: Аполлон Аполлонович состоял из костей, сухожилий и жил,” [49, С. 179]. Он напоминает мумию фараона. Сыщику Морковину становится даже жаль сенатора “это старое, перед ним точно в грязь осевшее очертание” [49, С.190]. Енфраншиш бред, “пятно на обоях”. Теряя объемность, образы уплощаются в силуэты, а “силуэты лиц не имеют” [49, С.37] и растворяются в ничто. Так, бредовый посетитель Дудкина (Шишнарфнэ) садится на подоконник, прочерчиваясь черным контуром на фоне “зеленых заоконных пространств”. Затем этот контур становится все легче, воздушнее, тоньше, кажется листиком темной бумаги, наклеенным на окно. Затем исчезает и контур, оста ется лишь пятно копоти на стекле: материя разложилась, превратившись в звук [49, С.291-297]. Повторяясь вновь и вновь, образы-силуэты образуют орнамент в пространстве повествования. Орнаменту уподобляется и фон, окружающий героев: персидская пестрота в кабинете Николая Аполлоновича; орнамент из оружия на стенах в “желтом доме” сенатора; бледнотонная живопись в гостиной; веера, кружева, подвесочки, банты, японский пейзажи в квартирке Софьи Петровны. Орнаментален архитектурный облик города: “Светлое, пятиколонное здание с полосою орнаментной лепки: круг за кругом: в круге же римская каска на перекрещенных мечах” [49, С.48]; на казенном доме ряды “каменных морд”, гербы, плетенные гирляндою; “александровский строй белокаменных колоннад” [49, С.23] и тому подобное. Кирасиры, барышни на бале у Цукатовых, пестрые маски дополняют фон цветовыми пятнами. Отдельные пейзажные мотивы (закат, невская вода), повторяясь, также складываются в орнамент. Орнамент, состоящий из дискретных элементов, выстроенных в линейный ряд, становится эмблемой обособленности героев друг от друга и их “распластанности” на плоскости, их “рядоположенности” (древний туранец сосуществует с интеллигентом начала XX века, пушкинский Евгений с террористом Дудкиным). Ритмичное чередование элементов орнамента поддерживается своеобразными константами, преобразующими глубь истории в просегодняшнего кариатида у подъезда Учреждения: “Старый, каменный бородач! Улыбался он многие годы над уличным шумом, приподнимался он многие годы над летами, зимами, веснами круглыми завитушками орнаментной лепки (...) Самое время по пояс кариатиде. Из безвременья, как над линией времени, изогнулся он над прямою стрелою проспекта...” [49, С.348]. Идея орнамента, кроме обособленности элементов, наглядно воплощает представление Белого об истории как о системе “возвратов”, вечных возвращений. Итак, персонажи романа, объективирующие авторский замысел, подчиняющиеся закону авторского монологизма, стремятся в пределе к образамэмблемам, подобным дискретным элементам орнамента. “Я” героя с этой точки зрения, является внеположенным авторскому “Я” предметом изображения или “He-Я”. Как во всяком эпическом произведении, герой созерцается автором как объект, как “Он”. |