|
В фоне происходит деперсонификация “Я” героев. Однако обособленность героев друг от друга, по убеждению Белого, должна быть снята, поскольку “Я” и “Ты” должны раскрыться в соборном “Мы”873. Отчасти на высшее всеединство, на соборное “Мы” намекает в романе образ Христа. Но это образ мерцающий, ускользающий, лишь предчувствуемый героями. Белое домино, “кто-то печальный и длинный”, “с грустным светом вокруг чела и костенеющих пальцев” это “дивное очертание” на миг возникает перед взором Софьи Петровны, Николая Аполлоновича, самого сенатора, обещая надежду героям в самые катастрофические моменты их жизни. Но тут же божественный призрак тает, О Н А оборачиваясь то околоточным надзирателем , то Сергеем Сергеевичем Лихутиным, имеющим “идиотический вид после неудавшегося самоубийства875, а то даже белый атлас домино карикатурно оборачивается Лихутиным “во всем белом: в белой сорочке и белых кальсонах” . Образа Воскресения Христова нет в романе, но несколько раз возникает образ распятия877. Страдает и разрывается прежнее сознание героев, и кажется им, что сейчас вспыхнет светоч и Голос изречет. Но примирения и духовного возрождения не происходит (“Но голоса не было. Светоча тоже не было. Была тьма”878, и “круглый ноль” остается ужасным содержанием души879. “Ты” героев романа сочетается с “Он”, когда автор смотрит на героя не как на Лицо, а как на предмет изображения, полифонизм сосуществует с монологизмом. Кроме того, героям (и автору) как людям своего времени и не суждено достичь идеала. Они переживают трагедию истории, “третье испытание” (битву с драконом), “мистерию человеческих кризисов”880. Наряду с принципом вечного повторения, кольца, вечности, художественное время в романе организовано по другому принципу принципу строгой однонаправленности, векторности, необратимости. Время неумолимо стремится к взрыву Апокалипсису, Страшному Суду, возмездию, “Беспощадный зуб времени”88 изменяет петровские параллельные правильные линии882, опустел Летний сад, “поуменыпился”. 873Булгаков С.Н. Соч. В 2-х т. т.1, с.440, 441. 874Долгополов Л.К. Роман А. Белого “Петербург”. // Белый А. Петербург. Л., 1981.,С.181 875Там же. С.321. 876Там же. С.135. 877Там же. С .371,572,374 и др. 878Там же. С.372. 879Там же. С.239. 880Долгополов Л.К. Роман А. Белого “Петербург”. // Белый А. Петербург,Л., 1981. С.505, 504. 88Там же. С.143. 882Там же. С.23. 302 |
знается: (С буквы Ы. Все дурные слова пишутся с этой буквы 99 [49, С.647]. И хотя в романе А.Белый пытается с помощью иронии отойти на позицию вненаходимости по отношению к переживаниям героев, слишком много личного угадывается в мозговой игре, воплотившейся в обстоятельство романа. Самые мрачные сцены “Петербурга” были написаны А.Белым в пустом * доме в Бобровке, в “конденсированной жути молчания, одиночества”. Белый вспоминал:”...я усиленно работал над субъективными переживаниями сына сенатора, в которые вложил нечто от личных своих тогдашних переживаний; сиро было мне одному в заброшенном доме в сумерках повисать над темными безднами “Петербурга”; в окнах мигали помахи метелей, с визгом баламутивших суровый ландшафт, в неосвещенных, пустых коридорах и залах слышались глухие поскрипы; охи и вздохи томились в трубах...” [49, С.507-508]. Почему же герои романа (а с ними и автор) остаются одинокими, причем, не в житейском только, а в космическом масштабе? Дудкин свидетельствует, что в сскосмических временах и в космических пространствах”, “не было ни души: ни человека, ни тени. И пустовали пространства” [49, С.302]. Прежде всего, непреодоленность одиночества обусловлена тем, что каждый герой зеркально отражается в другом. С.Н.Булгаков утверждает, что “Я” смотрится в “Ты”, как « ГТ99 еще не вполне выходит из себя. Нужно второе “ты”в свое зеркало, то есть "Я или третье “Я”, чтобы устранить зеркальность, вечную возвращаемость “Я” и “Ты” должны раскрыться в соборном(“турн-турн-турн” [49, С.259]. “Мы” [56]. Отчасти на высшее всеединство, на соборное “Мы” намекает в романе образ Христа. Но это образ мерцающий, ускользающий, лишь предчувствуемый героями. Белое домино, “кто-то печальный и длинный”, с грустным светом вокруг чела и костенеющих пальцев это “дивное очертание” на миг возникает перед взором Софьи Петровны, Николая Аполлоновича, самого сенатора, обещая надежду героям в самые катастрофические моменты их жизни. Но тут же божественный признак тает, оборачиваясь то околоточным надзирателем [49, С.181], то Сергеем Сергеевичем Лихутиным, имеющим “идиотический вид” после неудавшегося самоубийства [49, С.321], а то даже белый атлас домино карикатурно оборачивается Лихутиным “во всем белом: в белой сорочке и белых кальсонах” [49, С.135]. Образа Воскресения Христова нет в романе, но несколько раз возникает образ распятия [49, С.371-372, 374 и др.]). Страдает и разрывается прежнее сознание героев, и кажется им, что сейчас вспыхнет светоч и Голос изречет. Но примирения и духовного возрожде ния не происходит (“Но голоса не было. Светоча тоже не было. Была тьма” [49, С.372]), и “круглый ноль” остается ужасным содержанием души [49, С.239]. “Ты” героев романа сочетается с “Он”, когда автор смотрит на героя не как на Лицо, а как на предмет изображения, полифонизм сосуществует с монологизмом. Кроме того, героям (и автору) как людям своего времени и не суждено достичь идеала. Они переживают трагедию истории, “третье испытание” (битву с драконом), “мистерию человеческих кризисов” [49, С.505, 504]. Наряду с принципом вечного повторения, кольца, вечности, художественное время в романе организовано по другому принципу принципу строгой однонаправленности, векторности, необратимости. Время неумолимо стремится к взрыву Апокалипсису, Страшному Суду, возмездию, “Беспощадный зуб времени99 [49, С.143] изменяет петровские параллельные правильные линии [49, С.23], опустел Летний сад, “поуменьшился”. Проходят века, проходит лето, проходит юность: “Что ты сделало, время?” [49, С.379]. Сказуемое-связка “есть” (бытие) сменяется сказуемым “был” (небытие): в Учреждении “есть Аполлон Аполлонович: верней “был”, потому что он умер...” [49, С.ЗЗЗ]. Заведенная бомба неумолимо отсчитывает секунды; взрыв через двадцать четыре часа будет. Выше уже отмечалось, что одной из констант в потоке времени, в “орнаменте” повествования является каменная кариатида. Над собой она видит переменчивое, вечное небо (природу), под собой она видит переменчивую, вечную людскую многоножку (историю); сама же она статична и неизменна. Но Белый провидит взрыв даже этой кариатиды: “Распрямились бы мускулистые руки на взлетевших над каменной головою локтях; и резцом иссеченное тело рванулось бы бешено; в гулком реве, в протяжено-отчаянном реве, разорвался бы рот... каменным градом на улицу оборвалось бы старое изваяние это, описавши в мрачнеющем воздухе и стремительную, и ослепительную дугу; и кровавясь осколками, улеглось бы оно на испуганных котелках, проходивших здесь мертвенно, монотонно, медлительно” [49, С.265-266]. Герои пленники земного времени, земные отцы и дети, они лишь в какой-то степени и на какой-то миг приближаются к идеалу духовного рождения, символически выявляют скрыто существующие процессы метаистории, только предчувствуют тайное. Отношение отцовства сыновства имеет сакральный, высший смысл в догмате христианства о святой Троице. С.Н.Булгаков говорит о равноправии (ипостасности), нераздельности и неслиянности |