|
творчества (порождения), разрывающем круг “Я” ...преодолеть “не-я” рождением это значит: не найти в себе, не положить в себе “не-я”, как свое собственное сказуемое или определение, но его в себе и из себя породить, как свою же собственную вторую ипостась. Это есть единственный исход из замкнутого, распаленного круга “Я”, при сохранении его свободы и абсолютности... Это второе, удвоенное “Я”, “Я” я, есть Сын, который показует Отцу Его самого, есть Его собственное сказуемое”887. I # 4.5. “Петербург” представляет собой сложное иерархическое построение, в котором над реальным, условно говоря, планом надстраиваются планы литературный, исторический мифологический, философский, астрально-космический находящиеся друг с другом в отношениях соответствия. Одни и те же идеи и ситуации проходят через все эти планы, само существование которых — одно из осуществлений общей идеи романа — идеи повторения. Взаимоотношения отца и сына, которые каждый из них рассматривает как мысленный террористический акт, получают проекцию в литературных реминисценциях, в исторических параллелях (Петр — Алексей, Павел 1Александр I), в мифологическом (Хронос Сатурн) и астральнокосмическом планах, где подобные же отношения развертываются уже не как мысленный, а как реально осуществленный террористический акт. Проходя через все эти уровни, одна и та же ситуация приобретает разное освещение, в результате чего основная бескровная ситуация осмысливается как отцеубийство, сыноубийство, цареубийство, богоубийство, убийство жизни и времени. Еще одна грань общей темы убийства самоубийство (Лихутин). Так роман, внешнее действие которого прикреплено, хотя бы по видимости, к 1888 определенному времени и ограничено десятью днями, превращается в роман-миф , который начинается от Адама (“Аполлон Аполлонович Аблеухов был весьма почтенного рода: он имел своим предком Адама”) и кончается сошествием во ад или вторым пришествием Христа. “Реальное” место его действия — не призрачный Петербург, а вся вселенная, а время — вся история человечества. Роман организует ш Булгаков С.Н. T. 1. С.440. 888 Минц З.Г. О некоторых “неомифологических” текстах в творчестве русских символистов.// Уч. зап. Тарт. унта. 1979. Вып. 459. С.87. 304 |
Бога-Отца и Бога-Сына, об акте творчества (порождения), разрывающем круг олеть не-я рождением это значит: не найти в себе, не “положить” в себе не-я, как свое собственное сказуемое или определение, по его в себе и из себя породить, как свою же собственную вторую ипостась. Это есть единственный исход из замкнутого, распаленного круга Я, при сохранении его свободы и абсолютности... Это второе, удвоенное Я, Я-не-я, есть Сын, который показует Отцу Его самого, есть Его собственное сказуемое” [57]. Таким актом порождения, раскрывающим Я автора в Я-не-я героя (в “ты”), такой областью сказуемости, Логоса явилось творчество А.Белым рор мана “Петербург”.. Духовное рождение, заданное как проблема на уровне содержания, воплотилось на уровне текста, формы, словесного орнамента. Не имея возможности подробно анализировать речевой слой романа, напомним лишь об авторской причудливости синтаксиса, расположении словесных масс абзацев в пределах главок, выразительности визуального построения печатной страницы, игре звучанием и ритмом слов. Для нас существеннее отметить другое: активизация “ внешней” формы романа естественно вызывает активизацию читательского восприятия. Автор не только прямо обращается к читателю (“...будет, будет престарелый сенатор гнаться и за тобою, читатель, в своей черной карете; и его отныне ты не забудешь вовек!” [49, С.58]. Автор моделирует состояние читателя, объединяя “он” героя, “вы” читателя в “мы” соборное. Так передается состояние Липпанченко незадолго до смерти (“Представьте себе... будто вы мгновенно подхвачены... ощутили бы мы... перед нами бы встала картина... распался наш телесный состав [49, С.384]. Сошлемся опять на “Трагедию философии” С.Н.Булгакова: “...диада я-ты находит свое оправдание и смысл только в дальнейшем движении за диаду... Рядом с ты, непосредственно соотнесенным с Я, появляется еще ты, которое состоит уже вне этого прямого и до известной степени зеркального соотношения, но в то же время входит в это соотношение, соединяя я и ты... Вторым ты, или третьим я, исполняется мы... в мы осуществляется лишь образ Божественного триединства: три Я в Мы (подчеркнуто мною. Н.Б.)” [58]. Три Я: автора, героев и читателя объединяются как три ипостаси одного Я Автора Первообраза. В творчестве (в написании, переживании и прочтении) романа осуществляется жизнетворчество, мистерия. Но соборное ‘Я” в “Петербурге” (некий субъект, по выражению Белого, не данный, а только заданный, символизируемый в тексте) лишено гармонии и просветленности. “Мы” (автора, героев, чи |