|
> вдруг начинают словно демонстрировать “навьи чары” (“навье”, по Сологубу мертвецыоборотни). Линия готического, "черного" романа, преломленная сквозь русские романы XIX века, усиливает впечатление таинственности и “страшности” привычного. Кроме того, преломление традиций в “Мелком бесе” носит искажающий, глумливый характер, ибо преломление это происходит в сниженном передоновском сознании. Читатель видит знакомое, но в странном, “бредовом” виде. Фантастические элементы, гротеск действительно присутствуют в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина. Чехова. Актуализированные сологубовским романом, они как бы удостоверяют извечность, неизбывность игры дьявольских сил, Ч . издевающихся над человеком. С другой стороны, страшные галлюцинации сформированы у Передонова из впечатлений, полученных от чтения хрестоматийных произведений. Образы литературы (факты сознания) становятся для него фактами реальности. Пошлое, обыденное сознание Передонова, состоящее из расхожих, ( общих мест, воспринимает метафорическое, условное как буквальное, безусловное (металогия переходит в аналогию). В “Мелком бесе” Сологуба русский символистский роман отчетливо выявил свою “предметную область” экзистенциалистски понятую индивидуальную психологию, часто психологию “подполья”. Осторожно, тщательно подобранными средствами переводит Сологуб так ощутимо, так достоверно переданную им реальность в метафизический план. В отличие от Андрея Белого, Сологуб творит этот план с помощью почти неуловимых приемов; тайна метафизического плана “Мелкого беса” в “чуть-чуть” — в очень осторожной градации, создаваемой неприметным, ненавязчивым повтором вещественных, интерьерных, портретных, пейзажных, цветовых деталей, которые в ходе этих повторов из характеризующих атрибутов или сравнений перерастают в метафоры или метонимии, потом в символы и. наконец, приобретают “архетипически” окрашенную значимость (таковы, например, баран, кот, игральные карты, черный цвет и т. п.)974 Сологуб, как впоследствии и А. Белый, придавал большое значение “бесконечному варьированию тем и мотивов”, но, кажется, “не просто варьированию как линейно-синтагматическому ряду, а построению иерархических систем образов, --------------------------------974Барковская Н.В. Поэтика символистского романа. С.102. 348 |
угодно велика, но она не может быть единственной [31]. Вик.Ерофеев рассматривает роман модернизмом и м Мелкий бес' как пограничное произведение между реализмом и Мелкий диалог с традицией реализма [32]. Исследователь убедительно показывает, что Сологуб оспаривает свойственную классической русской литературе философию надежды, связь красоты с истиной и добром, сам гармонический характер художественной модели мира. С.П.Ильев, считающийУ. <£ 5Э Мелкого беса" предсимволистским произведени ем, демонстрирует в своем анализе романа иронический характер мира передоновщины. Этот мир зла, пародирующий божественный миропорядок, сфера дьявола [33]. З.Г.Минц, Л.Силард интерпретируют роман “Мелкий бес” как символистский. Л.Силард пишет: “...последовательно использовал Сологуб тематику Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Но если из этого мы сделаем вывод, что имеем дело с типизированным изображением явлений определенной действительности, то все-таки ошибемся. Ошибемся потому, что Сологуб медленно, но верно создает впечатление, что вся эта так метко обрисованная им действительность всего лишь явление, Майя, бывание по буддизму, представление по Шопенгауэру. Осторожно, тщательно подобранными средствами переводит Сологуб так ощутимо, так достоверно переданную им реальность в метафизический план” [34]. Н.П.Утехин резюмирует: Сейчас уже не вызывает сомнений, что в романе в равной степени нашли свое отражение гражданская сатира на провинциальную российскую действительность конца XIX столетия... и в то же время совершенно очевидный “надысторический”, символико-философский план” [35]. З.Г.Минц, обращаясь к архетипам архаического сознания, выявляет в романе различные языческие, христианские, историко-культурные мифологемы (баран, кот, праздник, Змей, Дионис и др.); С.П.Ильев исследует дьяволические мотивы смеха, игры, маски; анализирует магическое пространство в “Мелком бесе”; Л.Силард показывает особую роль лейтмотивов в романе, отмечает принцип умножения хронотопов и совмещения фантастики с бытом. Однако названные нами глубокие и интересные исследования одинаково исходят из представления о романе Ф.Сологуба как о сугубо эпическом произведении. При таком взгляде отмечаемые уровни в содержании (бытовой и мифологический) мыслятся как равноправные, почему и возникает множественность трактовок метода: в зависимости от того, на каком уровне делается акцент, роман интерпретируется как реалистический, “пограничный”, символистский. Но эти психологическая реальность, не позволяющая забыть свое несчастное “я” ради будущего счастья человечества. Философы и писатели (такие, как Л.Шестов, Бердяев ссвнешнего” (устройство мира и общества) на “внутреннее” на трагические противоречия в душе отдельного человека, для которого зло может быть притягательнее добра, болезнь соблазнительнее здоровья. Сологубовский герой лишен спокойствия, жизнь рождает в нем “страх и трепет”; не выдержав напора хаоса, он сходит с ума, и в безумии ему открывается загадочность жизни, то метафизическое зло и несправедливость, частью которых был он сам и которые порождены его душой. Зло и эгоизм могут казаться читателю пугалом, страшным призраком, пришедшим из иного, чуждого нам мира, но для Сологуба они реальность. Правдивостью своего романа, говорящего скандальную правду о человеке, объяснял писатель ненависть критиков: эта ненависть подобна испугу, пишет Сологуб в предисловии к седьмому изданию романа. Нам важно отметить, что в “Мелком бесе” Сологуба русский символистский роман отчетливо выявил свою “предметную область” экзистенциалистски понятую индивидуальную психологию, часто психологию “подполья”. Символистский роман можно назвать “романом сознания”, в котором обстоятельства присутствуют в качестве обстоятельств внутренней жизни героя, лиризуются. В романтизме ландшафт, пейзаж часто рисовал “пейзаж души”. Символизм унаследовал от романтизма абсолютизацию субъекта. Но, как указывает А.Ф.Лосев, романтики воплощали идею “цельной, бесконечной и экстатически и фактически творящей личности” [60]. Личность в произведениях символистов лишена целостности, располагается на нескольких, иерархически соотнесенных уровнях. Помимо бытового (обыденного) сознания, выявляется подсознание, сверхсознание, сновидческое или галлюцинирующее сознание, прасознание. Так, по мнению Е.М.Мелетинского, “неомифологизм связан с неопсихологизмом, т.е. универсальной психологией подсознания” (а не социальной характерологией), причем сугубо индивидуальная психология оказывается одновременно универсально-общечеловеческой [61]. “Роман сознания” нельзя назвать в полном смысле эпическим жанром. Лиризация характерна для многих произведений конца XIX начала XX века, рисующих обобщенно-философский образ мира, осмысляющих “вечные”, экзистенциальные проблемы жизни и смерти, любви и рока, беспощадно уходя ное и бессмысленное”). Как Передонов путал живых людей с карточными фигурами, так и Германну стройная молодая девушка напоминала “тройку червонную”, а всякий пузатый мужчина туза; в пиковой даме он узнал в роковой момент старуху-графиню. Вся история Германна зародилась из рассказа Томского, сама графиня назвала легенду о трех картах “шуткой”. Сумасшествие Германна, таким образом, также обусловлено доверием к расхожим мнениям, миф о Сен-Жермене графа ков стереотипов бытового сознания: “Пиковая рожелательность. Новейшая гадательная книга”. означает Линия готического, “черного” романа, преломленная сквозь русские романы XIX века, усиливает впечатление таинственности и страшности привычного. Кроме того, преломление традиций в “Мелком бесе” носит искажающий, глумливый характер, ибо преломление это происходит в сниженном передоновском сознании. Читатель видит знакомое, но в странном, “бредовом” виде. Фантастические элементы, гротеск действительно присутствуют в произведеостоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Актуализированные сологубовским романом, они как бы удостоверяют извечность, неизбывность игры дьявольских сил, издевающихся над человеком. С другой стороны, страшные галлюцинации сформированы у Передонова из впечатлений, полученных от чтения хрестоматийных произведений. Образы литературы (факты сознания) становятся для него фактами реальности. Пошлое, обыденное сознание Передонова, состоящее из расхожих общих мест, воспринимает метафорическое, условное как буквальное, безусловное (металогия переходит в аналогию). Читатель же передоновскую “автологию”, то есть реализованную воплощенную метафору (“солнце смотрит”, “улица поднимается”) воспринимает, в свою очередь, как симфору, которая вызывает представление о той мифологической силе, которая лежит за видимыми явлениями (солнцем, улицей). Галлюцинаторные образы Передонова таят, зашифровывают в себе, как загадку, злую недотыкомку. Предметы и фантастические представления о них, реальные явления и речевые клише, иными словами, объективное и субъективное одновременно сосуществуют совмещаются, “мережат” в каждом образе романа Сологуба. Читатель за мифологической картиной мира, представшей Передонову, видит все те же привычные стереотипы, те же разговорные обороты и метафоры, которыми пользуется сам и которые зародились еще |