|
t I Брюсов не противопоставляет, а, скорее, сопоставляет два означенных пути. Мистика, иррациональный мир — не противоположность разуму, а нечто не укладывающееся в наше представление о причинно-следственных взаимодействиях. Именно мистики является свидетельством существования ноуменального мира, не проявленного человеческим разумом. Раскрытию этих двух способов постижения сущности мира подчинена не только композиция, но и система образов и — в первую очередь — функции главных героев, ищущих пути к новой духовности. “Огненный ангел” назван Рупрехтом (Брюсовым) “правдивой повестью”. Что же понимает Брюсов под “правдой”? В статье 1899г. “О искусстве” он трактует правду в искусстве как “самораскрытие”155. “Повесть дорога не как рассказ о приключении вымышленных лиц, а как средство узнать душу написавшего...Чем дальше в свою область вступает искусство, тем определеннее становится оно свободным излиянием чувств”156то есть лирикой. Таким образом, “правда” для Брюсова “лирика”, она индивидуальна, субъективно-психологична: “Все свои произведения художник находит в самом себе. 1S7 Век дает только образы, только прикрасы...” Первый роман Валерия Брюсова называется то повестью (“повесть в XVI главах”, “правдивая повесть”), то мемуарами, то уподобляется исповеди. Кроме того, в нем заметны все признаки автобиографии, к тому же соотнесенной с притчей (о блудном сыне), а рассказ о Фаусте и Мефистофеле ставит произведение в связь с народной легендой. Мемуары, исповедь и автобиография во многом родственные жанровые формы. Мемуары обычно автобиографичны и могут быть исповедальными. Исповедь это мемуары, претендующие на предельную искренность, откровенность и вместе с тем это автобиография в мемуарной форме. Исповедь, фиксируя внешние события, имеет целью рассказать историю души, эволюцию духа и такое духовное перерождение, которое переводит героя из одной системы этических ценностей в другую. Мемуары, исповедь и автобиография это такие жанровые формы, которые ставят в центр повествования личность с целью изображения ее индивидуальной 55Брюсов В. О искусстве. М., 1999. 156Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7тт. Т.6. С.65. Флоренский П. У водоразделов мысли.// Символ. 1992. №28. С.174,172. 82 |
и в отношении к Брюсову. По мнению писателя, “на всех знаменах искусства стоял один и тот же, единый девиз его: Правда!” Он призывает: “Старайся быть правдивым в своем творчестве вот вечный и единый завет поэту: правдивым и в замысле своего произведения, и в его отдельных частях, и в каждом образе, и в каждом выражении. Ищи лишь этого, пытай у души своей лишь одного: где правда. А прочее все приложится тебе” [12]. Однако что же понимает Брюсов под “правдой”? В статье 1899 г. “О искусстве” он трактует правду в искусстве как самораскрытие: “Повесть дорога не как рассказ о приключении вымышленных лиц, а как средство узнать душу написавшего, (...). Чем дальше в свою область вступает искусство, тем определеннее становится оно свободным излиянием чувств” [13] то есть лирикой. В статье “Ненужная правда” Брюсов, выступая против господства принципа мимесиса в искусстве (это не цель, а средство), ставит знак тождества между понятиями “искусство” и “лирика”: “Все искусство стремится стать лирикой”[14]. Таким образом, “правда” для Брюсова 66 99 лирика , она индивидуальна,, субъективно-психологична: “Все свои произведения художник находит в самом себе. Век дает только образы, только прикрасы...” В отличие от Мережковского, стремившегося выразить надличностную правду Истину, Брюсов погружается в глубины индивидуального “Я”. Это очень важный шаг в истории русского символизма, вовсе не сводимый к эгоцентризму, но возвращающий искусству психологическую теплоту, которой были лишены героиМережковского УС 66 вживаясь в символ, мы находим себя самих, а стараясь проникнуть в себя открываем тут символы? 5 ( С основа символики не произвол, а сокровенная природа нашего существа” [15]. Рупрехт не император, не герой, это обыкновенный, “средний”, человек (А.Белецкий даже называет его “филистером”, явно “перегибая пал* ку”). Кроме того, углубляется представление о человеке: он не пассивное орудие в руках Христа и Антихриста, не поле их борьбы, как это было в романах Мережковского. Человек в романах Брюсова не “общий”, а “конкретный” человек, в своей, неповторимой, судьбе решающий вечные вопросы жизни и смерти, плоти и духа, и решающий их не умозрительно, а самим своим существованием. Брюсов считал, что “область, доступная сознанию, не велика... В наши дни... в душе своей мы усматриваем, чего не замечали прежде; вот явления распадения души, двойного зрения, внушения; вот воскрешающие сокро |