|
X * Главным в романе “Огненный ангел” оказывается не мистика и не любовь героев, а написание книги, процесс творчества, освобождающий от скорбной и тягостной реальной действительности. Сложность исторических романов с таким построением, как «Огненный ангел», состоит в том, что автор как бы передоверяет свою авторскую роль вымышленному герою. От лица последнего и даны изображение давно прошедшей эпохи, отобраны факты, ему известные и доступные, как и то, чего не было, но только, казалось, очерчена характеристика героев, в том числе и самого повествователя, и через него выявлены все остальные компоненты художественного произведения: бытописание нравов, все описания и информация о культуре и интеллектуальной жизни людей, дано их эстетическое отношение к жизни, а также пейзаж и язык (стиль в узком смысле). Если мы вспомним, цикл стихов “Из ада изведенные”, о котором уже отмечалось выше, также завершался образом священной книги; но “Правдивую повесть” пишет сам Рупрехт, это результат его жизни. Двусмысленность, двойное зрение, присущие роману и отсутствующие в стихах, обостряют ощущение игрового, творимого характера изображенного мира, актуализируя понятия театральности и актерской игры. Рупрехт актер в высшем для Брюсова смысле слова, так как творит в собственной жизни. каждом моменте “Повести” книгу 1Q1 Рупрехт считает книги “лучшим сокровищем человечества” . С любовью он описывает манускрипты, опускулы, фолианты в лавке старого Глока, рассуждает с хозяином о печатниках и издателях, о преимуществах разных почерков и разных шрифтов: готический, римский, антиква, батард, курсив192. “Повесть” Рупрехта обращена к “Amico lectori” (“Другу читателю”). В предисловии он создает установку на повествование обо всем удивительном, что довелось пережить 193 Рупрехт не только использует принципы построения разных речевых жанров, но и делает их предметом изображения. Едва познакомившись с Ренатой, он затевает разговор, легкий и свободный, как диалог в итальянской комедии: они “болтают 9Брюсов В.Я. Огненный ангел.// Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7 т. Т.4. С. 175. 192Там же. С.92. jk. 93Там же. С. 15. 96 |
Пародийно изображен масон граф Генрих в “Огненном ангеле”, причем бессмысленный набор фраз в диалоге Рупрехта и графа Генриха ироническиС обыгрывает словесные символы Д.Мережковского, Вяч.Иванова, некоторых из “младших” символистов [20, С.144-146]. Характеристика мистических знаний Агриппы, данная в романе доктором Фаустом, звучит как пародия Брюсова в собственный адрес, заставляя вспомнить высказывания А.Белого, В.Ходасевича, Б.Пуришева и др. о рационалистическом интересе Брюсова к иррациональному. Фауст говорит: “Я читал сочинения Агриппы, и он мне представляется человеком очень трудолюбивым, но не одаренным. Магией он занимался так же, как историей или какой другой наукой. Это тоже, как если бы человек усидчивостью думал достичь совершенства Гомера и глубокомыслия Платона. Все сочинения Агриппы основаны не на опыте магическом, который один открывает дверь к этой науке, а на добросовестном изучении разных книг, не более” [20, С.205]. Итак, подлинно свободным миром для человека является мир, сотворен, игры воображения. В статье “Священная жертва” (1905), писавшейся в те же годы, что и “Stephanos” и “Огненный ангел”, Брюсов славит новый тип художника в лице Поля Верлена, “не знающего, где кончается » жизнь, где начинается искусство” [20, С.98]. Брюсов требовал от поэта, “чтобы он неустанно приносил свои “священные жертвы” не только стихами, но каждым часом своей жизни, каждым чувством” [20, С.99]. Однако важнее для Брюсова обратный процесс претворение жизни в искусство. Жестокость Брюсова по отношению к оставленной Н.Петровской несколько напоминает коллизию между Леонардо да Винчи и моной Лизой в романе Д.Мережковского: художник, создавая прекрасный портрет, приносит в жертву живую женщину. Но отношение к Петровской не просто жертва, а жертва “священная”: “прославить для Брюсова вылепить в слове” [63]. Главным в романе “Огненный ангел” оказывается не мистика и не любовь героев, а написание книги, процесс творчества, освобождающий от скорбной и тягостной реальной действительности/ Цикл стихов “Из ада изведенные” также завершался образом священной книги; но “Правдивую повесть” пишет сам Рупрехт, это результат его жизни. Двусмысленность, двойное зрение, присущие роману и отсутствующие в стихах, обостряют ощущение игрового, творимого характера изображенного мира, актуализируя понятия те-г ь 9 атральности и актерской игры^ Брюсов различал искусства пребывающие (permanent) деятельность поэта, скульптора, художника живописца, композитора, и искусства артистические деятельность певца, пианиста, актера. Артистические искусства, пишет автор, “существуют лишь для тех, кто присутствует при самом мгновении творчества” [20, С.65]. Рупрехт актер в высшем для Брюсова смысле слова, так как творит в каждом моменте “Повести” книгу из собственной жизни. v Рупрехт считает книги “лучшим сокровищем человечества” [20, С.175]. С любовью он описывает манускрипты, опускулы, фолианты в лавке старого Глока, рассуждает с хозяином о печатниках и издателях, о преимуществах разных почерков и разных шрифтов: готический, римский, антиква, батард, курсив [20, С.92]. ч / Повесть” Рупрехта обращена к “Amico lectori” (“Другу читателю”). В предисловии он создает установку на повествование о всем удивительном, что довелось пережить [20, СЛ5]. Заканчивая свои “правдивые записки”, Рупрехт снова обращается к читателю, еще раз оговаривая те принципы, которыми руководствовался в процессе повествования, соединяющего свойства речи письменной и устной, ораторской, обращенной непосредственно к слушателю. (Подробный анализ этих компонентов “Повести” предпринял С.Ильев). Рупрехт не только использует принципы построения разных речевых жанров, но и делает их предметом изображения. Едва познакомившись с Ренатой, он затевает разговор легкий и свободный, как диалог в итальянской комедии; они “болтают весело”, подобно рыцарю и даме, возвращающимся с турнира [20, * C.37].JPynpexT воспроизводит заклинания и заговоры деревенской ворожеи [20, С.45], речь ученого с ее риторическими фигурами [20, С. 131], эзотерический стиль масонов [20, С.144-145], монолог сходящей с ума от любви женщины [20, С.45] и так далее. Кроме того, многие поступки и события в романе представляют собой речи, слова. Рупрехт не забывает постоянно подчеркивать, что события в романе не разыгрываются непосредственно, но уже пересказаны, записаны, изложены, т.е. переведены в литературное инобытие. Перед читателем# не иллюзия живой жизни, а рассказ, записи о ней. Таковы оговорки Рупрехта: “Вот, приблизительно слово в слово, то неожиданное, что ответила мне хозяйка гостиницы...” [20, С.34]; “Одни из слов, сказанных мне тогда Ренатою, нахожу я нужным записать здесь...” [20, С.50]. Рената мучает Рупрехта “исступленными словами” о Мадиэле. Из словесных заклинаний состоит сеанс оперативной магии, причем магическую силу |