|
весело”, подобно рыцарю и даме, возвращающимся с турнира194. Рупрехт воспроизводит заклинания и заговоры деревенской ворожеи195, речь ученого с ее риторическими фигурами196, эзотерический стиль масонов197, монолог сходящей с ума от любви женщины 98 и так далее. Кроме того, многие поступки и события в романе представляют собой речи, слова. Рупрехт не забывает постоянно подчеркивать, что события в романе не разыгрываются непосредственно, но уже пересказаны, записаны, изложены, т.е. переведены в литературное инобытие. Перед читателем не иллюзия живой жизни, а рассказ, записи о ней. Таковы оговорки Рупрехта: “Вот, приблизительно слово в слово, то неожиданное, что ответила мне хозяйка гостиницы...”199; “Одни из слов, сказанных мне тогда Ренатою, нахожу я нужным записать здесь...”200 Рената мучает Рупрехта “исступленными словами” о Мадиэле. Из словесных заклинаний состоит сеанс оперативной магии, причем магическую силу имеют тайные названия часа и дня недели, времени года, имена демонов, знаки (секторы, круги, пентаграммы). Словами изгоняет архиепископ демона из тела одержимой. Буквально все герои очень чувствительны к слову и остро реагируют на него (“Я был такой речью ошеломлен”20). Еще более подчеркивается речевой, словесный характер повествования Рупрехта и мира, о котором он повествует, тем, что “Правдивая повесть” литературная мистификация. Брюсов имитирует подлинность книги Рупрехта; тщательно стилизует роман “под Германию XVI века”. Стилизация, по мнению Брюсова, ставит художников выше действительности (сюжета): “...важно уже не то, 9П9 что они изобразят, но как это будет изображено” . Рупрехт преодолевает “тоску и томление” своей жизни, представляя ее в виде законченного, оформленного произведения, с предисловием и эпилогом, посвящением и финальным “Аминь”, а также словами, подводящими черту под всем произведением: “Конец повести”. Брюсов, выступая в роли издателя и переводчика “Повести”, еще более подчеркивает 194Там же. С.37. 95Там же. С.45. т1т же. С.131. 197Там же. С.144-145. 198Там же. С.45. 99Там же. С.45. 200Там же. С. 50. 201Там же. С.43. 202Там же. С.321. |
(permanent) деятельность поэта, скульптора, художника живописца, композитора, и искусства артистические деятельность певца, пианиста, актера. Артистические искусства, пишет автор, “существуют лишь для тех, кто присутствует при самом мгновении творчества” [20, С.65]. Рупрехт актер в высшем для Брюсова смысле слова, так как творит в каждом моменте “Повести” книгу из собственной жизни. v Рупрехт считает книги “лучшим сокровищем человечества” [20, С.175]. С любовью он описывает манускрипты, опускулы, фолианты в лавке старого Глока, рассуждает с хозяином о печатниках и издателях, о преимуществах разных почерков и разных шрифтов: готический, римский, антиква, батард, курсив [20, С.92]. ч / Повесть” Рупрехта обращена к “Amico lectori” (“Другу читателю”). В предисловии он создает установку на повествование о всем удивительном, что довелось пережить [20, СЛ5]. Заканчивая свои “правдивые записки”, Рупрехт снова обращается к читателю, еще раз оговаривая те принципы, которыми руководствовался в процессе повествования, соединяющего свойства речи письменной и устной, ораторской, обращенной непосредственно к слушателю. (Подробный анализ этих компонентов “Повести” предпринял С.Ильев). Рупрехт не только использует принципы построения разных речевых жанров, но и делает их предметом изображения. Едва познакомившись с Ренатой, он затевает разговор легкий и свободный, как диалог в итальянской комедии; они “болтают весело”, подобно рыцарю и даме, возвращающимся с турнира [20, * C.37].JPynpexT воспроизводит заклинания и заговоры деревенской ворожеи [20, С.45], речь ученого с ее риторическими фигурами [20, С. 131], эзотерический стиль масонов [20, С.144-145], монолог сходящей с ума от любви женщины [20, С.45] и так далее. Кроме того, многие поступки и события в романе представляют собой речи, слова. Рупрехт не забывает постоянно подчеркивать, что события в романе не разыгрываются непосредственно, но уже пересказаны, записаны, изложены, т.е. переведены в литературное инобытие. Перед читателем# не иллюзия живой жизни, а рассказ, записи о ней. Таковы оговорки Рупрехта: “Вот, приблизительно слово в слово, то неожиданное, что ответила мне хозяйка гостиницы...” [20, С.34]; “Одни из слов, сказанных мне тогда Ренатою, нахожу я нужным записать здесь...” [20, С.50]. Рената мучает Рупрехта “исступленными словами” о Мадиэле. Из словесных заклинаний состоит сеанс оперативной магии, причем магическую силу имеют тайные названия часа и дня недели, времени года, имена демонов, знаки (секторы, круги, пентаграммы). Словами изгоняет архиепископ демона из тела одержимой. Буквально все герои очень чувствительны к слову и остро реаги■» руют на него (“Я был такой речью ошеломлен” [20, С.45]. Софистика любимая игра Мефистофеля [20, С.709], да и Рената “в иные часы могла говорить как хороший схоласт, я ответил, что нахожу ее рассуждения правильными и жду, какое ergo сделает она из своих quia” [20, С.73]. v Еще более подчеркивается речевой, словесный характер повествования Рупрехта и мира, о котором он повествует, тем, что “Правдивая повесть” тературная мистификация. Брюсов имитирует подлинность книги Рупрехта; тщательно стилизует роман “под Германию XVI века”. Стилизация, по мнелич* нию Брюсова, ставит художников выше действительности (сюжета): “...важно изобразят » [/. [20, С.321]: Рупрехт преодолевает “тоску и томление” своей жизни, представляя ее в виде законченного, оформленного произведения, с предисловием и эпилогом, посвящением и финальным “Аминь”, а также словами, подводящими черту под всем произведением: “Конец повести”. Брюсов, выступая в роли издателя и переводчика “Повести”, еще более подчеркивает ее статус литературного произведения. Он анализирует повествовательную манеру Рупрехта [20, C.7J, принципы своего перевода (“При передаче “Повести” на русский язык мы имели в виду, что ее автор уделял значительное внимание художественности рассказа. Поэтому мы не считали нужным воспроизводить мелкие особенности в стиле подлинника, и наш перевод должен быть назван свободным. Б конце [20, [одлинника, и наш перевод должен оыть назван свооодным. а к< Повести” будут приложены необходимейшие объяснения переводчика” C.342].vБрюсов-”издатель” описывает внешний вид “Повести”: “Рукопись представляет собою тетрадь in 4°, в 208 страниц синеватой бумаги... Писана она готическим шрифтом” и так далее [20, С.341]. Переплетена в пергамент, с застежками. Рукопись не автограф руки автора, но список, сделанный позд■ нее неизвестным лицом, вероятно, католиком. “Предисловие издателя”, “Заглавие автора”, “Примечания издателя” очерчивают те границы, которые отделяют, изолируют “Повесть” как текст от живой реальности. В историю Рупрехта Брюсов вложил много личного, интимного, и маски переводчика, издателя, комментатора призваны отделить автора биографического (В.Я.Брюсова) от героя (Рупрехта). В результате литературной игры-мистификации Брюсов снова появляется перед нами в виде актера, играющего роль на этот раз роль издателя и |