Проверяемый текст
АЙВАЗОВА С.Г., ПАНОВ П.В., ПАТРУШЕВ С.В., ХЛОПИН А.Д ИНСТИТУЦИОНАЛИЗМ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ РОССИИ / "Российская ассоциация политической науки" (РАПН) М., 2005.
[стр. 47]

как рамка, предел допустимого действия.
В России издавна интуитивное знание противопоставляется рациональному.
В результате чего Радаевым отмечен другой элемент деформализации отсутствие определенности в интерпритации формальных правил.
Официальные органы «почти всегда либо оставляют места для неопределенности, будучи не в силах заполнить все законодательные пустоты, либо вполне сознательно конструирует поле неопределенности в процессе согласования законодательных и нормативных актов, резервируя возможности для различной трактовки формальных правил»47.
Такое поведение характеризует когнитивную компетенцию властных структур.
По мнению Э.
Панеях, чиновникам принадлежит монополия на истолкование содержания законов48 и определение пределов их «действия».
В результате рядовые граждане зачастую остаются в неведении относительно практической пригодности формальных правил и не особо рассчитывают на их действенность.

Процесс замещения формального правила неформальным ведет к чиновному произволу — посредством принуждения рядового гражданина к самым простым и грубым отношениям патримониального господства/подчинения по модели «просителя».
В ходе социологического исследования был выявлен любопытный парадокс: готовность респондентов объединяться , не испытывая доверия к контрагентам.
Одно из объяснений названного парадокса дает понятие сети вынужденного доверия (enforceable trust) как разновидности социального капитала.
Особенность такого доверия заключается в том, что оно строится не на личностных качествах индивидов, а на возможности группы регулировать поведение своих членов.

К числу таковых упомянуты выше категории респондентов относят, В первую очередь, «умение обходить ненужные запреты и ограничения», а также «личные связи, поддержку друзей».
Подобные средства привлекают и
47 47Ралаев В.
Цит.соч.
с.64.
48См.: Панеях Э.
Цит.
Соч.
C.40-5I.
[стр. 22]

22 ленности, будучи не в силах заполнить все законодательные пустоты, либо вполне сознательно конструируют поле неопределенности в процессе согласования законодательных и нормативных актов, резервируя возможности для различной трактовки формальных правил» 97.
Подобная практика характеризует когнитивную компетенцию властных элит — присущий им способ толковать и обозначать ситуации, уподобляя нечетко или двусмысленно сформулированные правила неписанным или непроговоренным, т.е.
неартикулированным, нормам.
Это свойство формальных правил отнюдь не устраняется посредством их детализации.
Как справедливо отмечают Л.Гудков и Б.Дубин, «представители репрессивно-контролирующих органов постоянно детализируют моменты, в которых человек может выйти за узкие отведенные ему социальные пределы.
На этом построены ведомственные инструкции (предписанные правила поведения), так же организованы препирательства представителей контролирующих и репрессивных инстанций с ‘нарушителем’.
Последний не знает и не может знать номенклатуру всех случаев и ситуаций, регламентированных правилами того или иного уровня и типа власти, и это запрограммированное незнание (т.е.
не рационализируемый по своей громоздкости перечень не упорядоченных, а просто рядоположенных предписаний, в т.ч.
взаимоисключающих) составляет властный ресурс ведомства и его представителей» 98.
Поскольку в инструкциях учтены едва ли не все возможные случаи и ситуации, которые преподаны в виде равнозначных по важности и нередко противоречащих друг другу требований, то их предписания не устраняют, но, напротив, усиливают неопределенность формальных правил.
Порожденная неумением или нежеланием различать важное и неважное неопределенность формальных правил превращается во властный ресурс чиновников, наращиваемый ими «сверх» своей должностной компетенции, пусть даже рационально оправданной и совершенно законной.
Принятие акторами реальности новых правил зависит от того, каким образом чиновник сочтет нужным воспользоваться образовавшимся у него властным ресурсом, устанавливая предел или рамки допущенных обывателем отклонений от наличествующих предписаний.
Отсюда логически вытекает необходимость очередного элемента процесса деформализации — согласования хозяйственными агентами конкретных условий реализации формальных правил с контролирующими органами, заключения неформальных соглашений99.
Выявленное Э.Панеях различие между формально установленными и применяемыми предписаниями законов100 свидетельствует о селективности контроля над исполнением последних, в основе которого лежит присвоенная чиновниками монополия на истолкование их содержания и определение пределов «действия».
В результате рядовые граждане зачастую остаются в неведении относительно практической пригодности формальных правил и не особо рассчитывают на их действенность,
т.е.
всеобщность признания и адекватность использования в различных институтах.
Россиянам известна норма общей реципрокности с присущей ей симметрией прав и обязанностей любого гражданина, которая легитимирована формальным равенством перед законом.
Именно ее имеют в виду респонденты, связывая выполнение своих обязанностей перед государством с предоставлением тем гарантий их гражданских прав, артикулируя собственное понимание справедливости или объясняя, существуют ли какие-то границы власти.
Однако произвольное использование властных полномочий в сочетании со свободой, не ограниченной правами других, девальвирует практическую значимость 97 Радаев В.
Цит.
соч.
С.
64.
98 Гудков Л., Дубин Б.
"Нужные знакомства": особенности социальной организации в условиях институциональных дефицитов.
// Мониторинг общественного мнения, 2002.
№3 (59) май—июнь.
С.28-29.
99 См.
Радаев В.
Цит.
соч.
2001: 64] 100 См.: Панеях Э.
Цит.
соч.
С.40-51.


[стр.,23]

23 данной нормы при исполнении публичных ролей.
Оставаясь лишь знаемой, она замещается привычной, рассчитанной исключительно на круг «своих»людей101 Процесс замещения того или иного формального правила неформальными нормами фактически направляется чиновным произволом.
Когда вместо «игры по правилам» ведется «игра с правилами», ее итог детерминирован совместимостью дискурсов акторов.
В случае относительной или не полной совместимости таковых происходит девальвация практической значимости нормы общей реципрокности посредством принуждения рядового гражданина к самым простым и грубым отношениям патримониального господства/подчинения по модели «просителя».
«Сначала его демонстративной грубостью, многократными отказами и другими подобными средствами доводят, опускают до уровня ‘нашего человека’, т.е.
человека, привыкшего к таким взаимоотношениям и выражающего готовность подчиниться им и на сей раз, затем, удостоверившись в согласии… ему уже дают возможность использовать прагматические, инструментальные средства решения проблем.
Теперь он может показать свое владение специальными знаниями и навыками, сослаться на нужное знакомство, использовать деньги и т.п., т.е.
ему дается право в заданных узких и контролируемых извне границах вести себя как ‘свой человек’… После предъявления готовности к ‘сдаче’ проблема достаточно легко и вполне прагматически разрешается по важнейшему принципу ‘(всем) нельзя, но (нам, а значит, и вам) можно’» 102.
Иными словами, интерпретация формальных правил зависит от коммуникативной рациональности, выражающейся в способности справляться с неопределенностью, оперируя навыками неформального взаимодействия.
Речь идет об умении устанавливать и поддерживать доверительные отношения по принципу специфической реципрокности — взаимности в признании прав и исполнении обязанностей, исключающей нарушение моральных норм, принятых в сети «своих» людей.
В ходе социологического исследования был выявлен любопытный парадокс: готовность респондентов объединяться, не испытывая доверия к контрагентам103.
Одно из объяснений названного парадокса дает понятие сети вынужденного доверия (enforceable trust) как разновидности социального капитала.
Особенность такого доверия заключается в том, что оно строится не на личностных качествах индивидов, а на возможности группы регулировать поведение своих членов104.

Не случайно конформизм в отношении групповых норм проявляют прежде всего те респонденты, которые связывают солидарность в нашей стране с «взаимопомощью в общем деле вопреки любым запретам» или с «исполнением обязанностей перед своими в обмен на их соблюдение моих прав».
Именно у них вызывает максимальное непринятие нарушение «правил, принятых среди друзей и хороших знакомых».
О том, что солидарное взаимодействие по сути ограничено партикулярными обязательствами, регулируемыми нормами специфической реципрокности и далеко не всегда совместимыми с законом, свидетельствуют и представления респондентов о наиболее надежных средствах защиты свободы личности.
К числу таковых упомянутые выше категории респондентов относят, в первую очередь, «умение обходить ненужные запреты и ограничения», а также «личные связи, поддержку друзей».
Подобные средства привлекают и
тех респондентов, у которых мысль о солидарности в стране ассоциируется с нормой общественной жизни.
Делая акцент на «знании законов» (46% против 19% по выборке в целом) и «ощущении рамок 101 [см.
Хлопин А.Д.
Российский социум: границы общностей и парадоксы их институциональной интеграции.
// Форум 2003.
Социум и власть.
М.: Мысль, 2003.
С.
67-68.
102 Гудков Л., Дубин Б.
"Нужные знакомства": особенности социальной организации в условиях институциональных дефицитов.
// Мониторинг общественного мнения, 2002.
№3 (59) май—июнь.
С.35-36 103 См.: Хлопин А.Д.
Российский социум.
С.48-49.
104 См.: Барсукова С.Ю.
Вынужденное доверие сетевого мира.
// Полис.
2001, №2.
С.54.

[Back]