|
потенцией в условиях постоянного творения новых культурных форм, то и располагает этой потенцией как возможностью. Такая возможность может представляться человеку в виде потенции другого бытия, находящейся в его власти. Но следствие часто оказывается совсем иным. Человек пожелал сотворить то, что может осуществить лишь дух, т.е. привести все потенции в состояние напряжения, чтобы с их помощью самому сделаться властелином. Но как раз этого ему и не дано, не дано стать властителем производящих и разрушающих мир причин. Человек имеет лишь возможность сохранять эти потенции в себе и, бережно относясь к природе, способствовать самоконституированию (а не конструированию!) духовных структур. Другими словами, человек не должен полностью подчинять себе не только природу, но и культурный мир. Он должен представить последнему возможность развиваться по своим собственным внутренним законам. Человек, по видимому, надеялся сам обрести никогда не прекращающуюся жизнь и, уподобившись (лучше сказать, слившись в одно единое целое) миру культуры, самому начать вечное культурное движение. В силу того, что человек поставил себя на место культуры, он обратил этот мир на себя. Он оказался переданным во власть чисто внешнего, где единичное и уникальное постепенно утратило свою значимость необходимого момента и стало проявляться в виде некоего случайного, бессмысленного, стоящего вне всякой связи с остальным. Эстетическая культура вещи коренится как раз в единстве человеческого сознания и в единстве образующих его потенций. Но вместо того, чтобы все свершившееся стало рассматриваться с точки зрения единого сознания, оно досталось миру, который пребывает в напрасных поисках конечной цели и порождает то ложное время, которое никогда не проходит, а лишь возникает вновь и вновь. Шеллинг, размышляя над богоподобием человека и его грехопадением, писал по этому поводу следующее: «Тем, что он, поставив себя на место Бога, 38 |
119 так: она требует, в отличие от формы, независимой от нее причины. Ведь подлинный творец есть тот, кто оказывается единственным в своем роде, кто, располагая всеми потенциями, заставляет сразу их действовать в своей совокупности. В рассматриваемом нами случае можно было бы утверждать следующее: настоящее произведение искусства является одновременным осуществлением добра, истины и красоты. Дух это не вещь в смысле чего-то свершенного, а всего лишь абсолютная подвижность, свобода. И все же эта последняя субстанция весьма условна. Она существует до тех пор, пока человек остается в согласии с потенциями добра, красоты и истины. Человек как бы уже изначально оказался включенным в данное единство в качестве свободного и подвижного существа. Он обладает и возможностью свободного самоисключения из потенций. Вместе с тем он имеет также возможность сохранить указанное единство. С человеком же на самом деле все обстоит по-другому. Он является именно тем существом, которое потенцию гибели полагает в качестве своей основы с самого момента начала истории. Но поскольку он обладает этой потенцией в условиях постоянного творения новых культурных форм, то и располагает этой потенцией как возможностью. Такая возможность может представляться человеку в виде потенции другого бытия, находящейся в его власти. Но следствие часто оказывается совсем иным. Человек пожелал сотворить то, что может осуществить лишь дух, т.с. привести все потенции в состояние напряжения, чтобы с их помощью самому сделаться властелином. Но как раз этого ему и не дано, не дано стать властителем производящих и разрушающих мир причин. Человек имеет лишь возможность сохранять эти потенции в себе и, бережно относясь к природе, способствовать самоконституированию (а не конструированию!) духовных структур. Другими словами, человек не должен полностью подчинять себе не только природу, но и культурный мир. Он должен представить последнему возможность развиваться по своим собственным внутренним законам. Человек, по видимому, надеялся 120 сам обрести никогда нс прекращающуюся жизнь и, уподобившись (лучше сказать, слившись в одно единое целое) миру культуры, самому начать вечное культурное движение. В силу того, что человек поставил себя на место культуры, он обратил этот мир на себя. Он оказался переданным во власть чисто внешнего, где единичное и уникальное постепенно утратило свою значимость необходимого момента и стало проявляться в виде некоего случайного, бессмысленного, стоящего вне всякой связи с остальным. Эстетическая культура вещи коренится как раз в единстве человеческого сознания и в единстве образующих его потенций. Но вместо того, чтобы все свершившееся стало рассматриваться с точки зрения единого сознания, оно досталось миру, который пребывает в напрасных поисках конечной цели и порождает то ложное время, которое никогда не проходит, а лишь возникает вновь и вновь. Шеллинг, размышляя над богоподобием человека и его грехопадением, писал по этому поводу следующее: «Тем, что он, поставив себя на место Бога, вновь разбудил тот принцип, он положил мир вне Бога, стало быть, хотя он, по сути дела, присвоил мир себе, однако этот присвоенный им себе мир лишился своего величия, находится с самим собой в разладе, есть мир, который, будучи отрезан от своего истинного будущего, тщетно ищет своего конца и, порождая то ненастоящее, лишь кажущееся время, в печальном однообразии всё повторяет самого себя» [Шеллинг Ф.В.Й. С. 429]. Изложенное выше даст основание заключить, что всеобщий культурный процесс теперь всецело подвергся ограничению со стороны человека. Последний стал тем центром, вокруг которого вращаются все творческие силы, так что духовная история, развёртывавшаяся до сих пор в широком пространстве всеобщего бытия, ныне разворачивается в узком пространстве человеческого сознания. Все это также свидетельство кризиса «субъектоцентристской» установки, которая длительное время превалировала в западной философии. «Сегодня, отмечает А.Ф. Зотов, кажется более чем тривиальным тезис о том, что главным предметом философского интереса |