|
вновь разбудил тот принцип, он положил мир вне Бога, стало быть, хотя он, по сути дела, присвоил мир себе, однако этот присвоенный им себе мир лишился своего величия, находится с самим собой в разладе, есть мир, который, будучи отрезан от своего истинного будущего, тщетно ищет своего конца и, порождая то ненастоящее, лишь кажущееся время, в печальном однообразии всё повторяет самого себя» [Шеллинг Ф.В.Й. Философия откровения. Т. 1. С. 429]. Изложенное выше дает основание заключить, что всеобщий культурный процесс теперь всецело подвергся ограничению со стороны человека. Последний стал тем центром, вокруг которого вращаются все творческие силы, так что духовная история, развёртывавшаяся до сих пор в широком пространстве всеобщего бытия, ныне разворачивается в узком пространстве человеческого сознания. Все это также свидетельство кризиса «субъектоцентристской» установки, которая длительное время превалировала в западной философии. «Сегодня, отмечает А.Ф. Зотов, кажется более чем тривиальным тезис о том, что главным предметом философского интереса является человек его место в мире, его назначение, специфика его бытия и структура его мышления» [Зотов А.Ф. Кризис «антропологического» проекта в философии. С. 28]. Продолжая размышлять в этом плане, необходимо подчеркнуть всю актуальность приведенного выше шеллинговского тезиса, который направляет научную мысль на поиск «универсальной концепции бытия», в которой оказались бы задействованными достижения целого ряда предшествующих философских школ. Эта «универсальная» концепция бытия должна отталкиваться, на наш взгляд, от осмысления его истоков, его внутренних потенций, что, в свою очередь, предполагает выход на онтологию культуры, на анализ «ядерных» сил социальности, на анализ всей парадоксальности самого эстетического отношения человека к миру. Красота продукта появляется лишь там, где действие совершается сообразно свободной цели, а не под давлением внешних обстоятельств. 39 |
120 сам обрести никогда нс прекращающуюся жизнь и, уподобившись (лучше сказать, слившись в одно единое целое) миру культуры, самому начать вечное культурное движение. В силу того, что человек поставил себя на место культуры, он обратил этот мир на себя. Он оказался переданным во власть чисто внешнего, где единичное и уникальное постепенно утратило свою значимость необходимого момента и стало проявляться в виде некоего случайного, бессмысленного, стоящего вне всякой связи с остальным. Эстетическая культура вещи коренится как раз в единстве человеческого сознания и в единстве образующих его потенций. Но вместо того, чтобы все свершившееся стало рассматриваться с точки зрения единого сознания, оно досталось миру, который пребывает в напрасных поисках конечной цели и порождает то ложное время, которое никогда не проходит, а лишь возникает вновь и вновь. Шеллинг, размышляя над богоподобием человека и его грехопадением, писал по этому поводу следующее: «Тем, что он, поставив себя на место Бога, вновь разбудил тот принцип, он положил мир вне Бога, стало быть, хотя он, по сути дела, присвоил мир себе, однако этот присвоенный им себе мир лишился своего величия, находится с самим собой в разладе, есть мир, который, будучи отрезан от своего истинного будущего, тщетно ищет своего конца и, порождая то ненастоящее, лишь кажущееся время, в печальном однообразии всё повторяет самого себя» [Шеллинг Ф.В.Й. С. 429]. Изложенное выше даст основание заключить, что всеобщий культурный процесс теперь всецело подвергся ограничению со стороны человека. Последний стал тем центром, вокруг которого вращаются все творческие силы, так что духовная история, развёртывавшаяся до сих пор в широком пространстве всеобщего бытия, ныне разворачивается в узком пространстве человеческого сознания. Все это также свидетельство кризиса «субъектоцентристской» установки, которая длительное время превалировала в западной философии. «Сегодня, отмечает А.Ф. Зотов, кажется более чем тривиальным тезис о том, что главным предметом философского интереса 121 является человек его место в мире, его назначение, специфика его бытия и структура его мышления» [Зотов А.Ф. Кризис «антропологического» проекта в философии. С. 28]. Продолжая размышлять в этом плане, необходимо подчеркнуть всю актуальность приведенного выше шеллинговского тезиса, который направляет научную мысль на поиск «универсальной концепции бытия», в которой оказались бы задействованными достижения целого ряда предшествующих философских школ. Эта «универсальная» концепция бытия должна отталкиваться, на наш взгляд, от осмысления его истоков, его внутренних потенций, что, в свою очередь, предполагает выход на онтологию культуры, на анализ «ядерных» сил социальности, на анализ всей парадоксальности самого эстетического отношения человека к миру. §4. Феномен красоты: трансцендентное и трансцендентальное Известно, что требование от культуры кристальной чистоты и трансцендентной духовности, т.е. духовности, выходящей за границы чувственного опыта, основываются на идеале эсхатологической потребности в царстве Божием, либо на ностальгии по «Золотому веку». Вместе с тем, именно такого рода тяготение к трансцендентной красоте создавало и создает, на наш взгляд, особое духовное напряжение в массах. В чем, по всей видимости, и заключается важнейшая функция культуры облагораживание и совершенствование социо-культурного процесса. Устремленность к трансцендентному является сакраментальным корнем всех культурных смыслов, есть проявление универсальной целостности человека, который интуитивно, эмоционально и интеллектуально откликается на смыслы культуры и всем своим духовным строем находится в созвучии с движением мироздания. Тот факт, что современная музыка перестала быть трансцендентной, означает ни что иное, как торжество универсальности объективного, сделавшего все субъективное своею модификацией, отдельной волной в бесконечном море однообразных страстей. Эго обстоятельство вообще трудно 126 так как эти «плоды» на самом-то деле не иссякают до конца, а постоянно осваиваются. В этом, на наш взгляд, состоит один из критериев эстетической культуры личности, ее духовного мира. Освоение плодов искусства развивает ту самую сущностную силу человека, которая позволяет не просто смотреть на окружающий мир, а свободно преображать мир в представлении, то есть по законам красоты, считаясь с подлинной индивидуальностью вещи. Красота продукта появляется лишь там, где действие совершается сообразно свободной цели, а не под давлением внешних обстоятельств. Поэтому развитое чувство красоты и выступает в качестве истинного критерия свободной реализации цели, выражающей действительную, а не мнимую необходимость. В этом плане любовь является прекрасным выразителем особенностей эстетической культуры. Античная эстетическая культура, как известно, представляла собой, прежде всего культуру телесного начала. Поэтому античное искусство было в высшей мере пластичным, прекрасно передавало телесность, которая в то же время не была лишена духовности. «Из античного идеала, замечает О. Шпенглер, вытекало безоговорочное приятие чувственной видимости, из западного ее столь же страстное преодоление. Аполлоническая душа, евклидовская, точечная, ощущала эмпирическое, зримое тело совершенным выражением своего способа существования, фаустовская душа, рвущаяся в дали, находила то же выражение не в персоне, soma, а в личности, характере или как бы это еще ни называли. «Душа» для подлинного эллина она была в конце концов формой его тела. Так определил ее Аристотель. «Тело» для фаустовского человека оно было сосудом души. Так ощущал Гете» [См.: Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. С. 432-433]. С изложенным выше пониманием телесности было связано античное представление о любви, получившее свое отражение в скульптуре и живописи. Чувственность и телесность обрели здесь нерасторжимое единство, которое как раз и характеризует подлинную эстетическую культуру. Эпоха Возрождения выработала новое понимание эстетической культуры и связанной с ней проблемы любви и красоты. Лоренцо Пизано, связывая эти два феномена, |