|
приобретает здесь особую, своего рода вторую природу, превращается в форму иного, подчас даже противоположного ему явления. Вместе с тем, в искусстве чистое эстетическое начало не может проявляться в форме культа жестокости. Не следует забывать, что «аморализм» творцов относится, прежде всего, к их поведению в жизни, а в творческом плане является лишь своеобразной личностной моралью и играет роль протеста против неудовлетворяющей художника действительности. Нам представляется, что чистый аморализм возможен лишь в графоманстве. На почве эстетического индивидуализма, кроме всего вышеизложенного, произрастает и вульгарный антиреализм в искусстве. Таковы, в частности, традиции рыцарских, куртуазных романов и поэзии, сентиментализм. Сюда же мы должны отнести разные «измы» в искусстве, авангардизм, кубизм, абстракционизм, футуризм и прочие виды «эксцентрического искусства». Оторванность от мира в таких видах искусства носит вульгарный характер. Положительная оценка эстетической стихии здесь имеет характер частичного или, в ряде случаев, целостного, но всегда догматичного мироотрицания. В итоге наряду с миром автоматически или вполне осознанно отрицается и сама личность. Так, крайний индивидуализм приходит к фактическому отрицанию ценности индивида, который вне мира превращается в нечто бессмысленное. Правда, такое обстоятельство не всегда осознается, и отрицание личности часто объявляется неким новым гуманизмом и приоритетом творческой личности над миром. Впрочем это обстоятельство имеет своё логическое основание. Если мир не есть нечто положительное и истинное, то сама личность становится высшей ценностью и истиной бытия. Но что может создать такая личность, когда все результаты и продукты её творчества должны быть реализованы в мире, должны стать частью мира, частью общей человеческой культуры? Ответ здесь может быть, пожалуй, таким: не только продукты творчества приобретают свою ценность через адаптацию к социальной и культурной среде. Если социум является ущербной реальностью, то такая 88 |
69 Эстетизму, как форме переживания жизни, свойственны парадоксы. Например, всякий автор вынужден «вживаться» в характер отрицательного персонажа или события, испытывая при этом и определенное эстетическое удовольствие. Гете писал в этой связи Эккерману: «Разве можно создать песнь ненависти не ненавидя?» [См.: Гете Эккерману. С. 81]. При этом следует учесть и то обстоятельство, что в искусстве невозможно просто имитировать отрицательные чувства; их необходимо осмыслить, пережить. Ницше также говорил, что в искусстве «и горе превращается в наслаждение» [Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. С. 327]. Разрешение данного парадокса мы видим в том положении, что искусство тесно связано со страданием, даже если оно и вводит в центр своих интересов идеалы и вообще нечто положительное. Даже сама радость, то, что сияет и ликует, возникает из страдания. Рудимент эстетического садизма может иметь место и у зрителя, читателя (удовольствие, скажем, от трагедии и т.д.), поскольку, как говорил Гераклит, люди нередко «наслаждаются грязью» [См.: Ильин И.Л. Что такое художественность. С. 328]. Отметим и то, что искусство вносит своеобразное одухотворение даже в «грязь». Любое изображение зла протестует против него, выявляя на наглядных примерах всю его неприглядность. Вместе с тем в искусстве чистое эстетическое начало не может проявляться в форме культа жестокости. Не следует забывать, что «аморализм» творцов относится, прежде всего, к их поведению в жизни, а в творческом плане является лишь своеобразной личностной моралью и играет роль протеста против неудовлетворяющей художника действительности. Нам представляется, что чистый аморализм возможен лишь в графоманстве. На почве эстетического индивидуализма, кроме всего вышеизложенного, произрастает и вульгарный антиреализм в искусстве. Таковы, в частности, традиции рыцарских, куртуазных романов и поэзии, сентиментализм. Сюда же мы должны отнести разные «измы» в искусстве, авангардизм, кубизм, абстракционизм, футуризм и прочие виды «эксцентрического искусства». Оторванность от мира в таких видах искусства носит вульгарный характер. Положительная оценка эстетической стихии здесь имеет характер частичного или, в ряде случаев, целостного, но всегда догматичного мироотрицания. В итоге с миром автоматически или вполне осознанно отрицается и сама личность. Так, крайний индивидуализм приходит к фактическому отрицанию ценности индивида, который вне мира превращается в нечто бессмысленное. Правда, такое обстоятельство не всегда осознается, и отрицание личности часто объявляется неким новым гуманизмом и приоритетом творческой личности над миром. Впрочем это обстоятельство имеет своё логическое основание. Если мир не есть нечто положительное и истинное, то сама личность становится высшей ценностью и истиной бытия. Но что может создать такая личность, когда все результаты и продукты сё творчества должны быть реализованы в мире, должны стать частью мира, частью общей человеческой культуры? Ответ здесь может быть, пожалуй, таким: не только продукты творчества приобретают свою ценность через адаптацию к социальной и культурной среде. Если социум является ущербной реальностью, то такая ущербность в силу причинной зависимости человека от мира передаётся и самому индивиду. Будучи следствием абсурдной реальности, личность и сама по себе оказывается абсурдной, противоречивой, раздробленной, внеразумной, она уже более играет в реальность, чем живёт в ней. Такое эстетическое самозамыкание, весьма далекое от эстетической культуры, в жизни может перерасти в антигуманизм. Но в искусстве чаще всего на этой почве формируется мягкая форма мироотрицания эстетический гедонизм (удовольствие от самого творческого процесса оказывается для творца более важным, чем социальные результаты и продукты творчества). В искусстве творцу обычно очень трудно, несмотря на определенное эстетическое самозамыкание, сохранить эстетическое начало в его совершенной и ничем незамутненной чистоте. Можно даже сказать, что в искусстве опора на одно эстетическое начало есть ложноэстетическое. Но потребность эстетического |