|
ущербность в силу причинной зависимости человека от мира передаётся и самому индивиду. Будучи следствием абсурдной реальности, личность и сама по себе оказывается абсурдной, противоречивой, раздробленной, внеразумной, она уже более играет в реальность, чем живёт в ней. Такое эстетическое самозамыкание, весьма далекое от эстетической культуры, в жизни может перерасти в антигуманизм. Но в искусстве чаще всего на этой почве формируется мягкая форма мироотрицания эстетический гедонизм (удовольствие от самого творческого процесса оказывается для творца более важным, чем социальные результаты и продукты творчества). В искусстве творцу обычно очень трудно, несмотря на определенное эстетическое самозамыкание, сохранить эстетическое начало в его совершенной и ничем незамутненной чистоте. Можно даже сказать, что в искусстве опора на одно эстетическое начало есть ложноэстетическое. Но потребность эстетического эгоцентризма всегда сохраняется, порождая определенные жанры и виды искусства, типы поведения людей. Фантазия часто оказывает на эстетического человека двоякое действие. Фантазия одновременно является и «прозрением» (зрячесть в мире сущностей) и ослеплением (наивность в мире социальных явлений, приоритет грезы над действительностью). Не всегда, но достаточно часто эстетическая личность кажется нам «человеком не от мира сего». Такое положение вещей может иметь место и в области знания, особенно философского. В философии имеет хождение притча о Фалесе, который, заглядевшись на небо, упал в яму. Гомер же, согласно античным авторам, был вообще слеп. Но в древности мудрость как внутреннее зрение часто связывалась со слепотой, одноглазостью [См.: Ильин И.А. Что такое художественность. С. 330]. В этом смысле эстетическая реальность связывается с миром души, с тайнозренисм, с внутренним прозрением. С такой позиции зрительная красочность и многообразие мира лишь мешают творцу сосредоточиться, прозревать, мешают проявляться внутренним силам творческого человека. Общеизвестно, что в сурдокамере человек, в конце 89 |
видах искусства носит вульгарный характер. Положительная оценка эстетической стихии здесь имеет характер частичного или, в ряде случаев, целостного, но всегда догматичного мироотрицания. В итоге с миром автоматически или вполне осознанно отрицается и сама личность. Так, крайний индивидуализм приходит к фактическому отрицанию ценности индивида, который вне мира превращается в нечто бессмысленное. Правда, такое обстоятельство не всегда осознается, и отрицание личности часто объявляется неким новым гуманизмом и приоритетом творческой личности над миром. Впрочем это обстоятельство имеет своё логическое основание. Если мир не есть нечто положительное и истинное, то сама личность становится высшей ценностью и истиной бытия. Но что может создать такая личность, когда все результаты и продукты сё творчества должны быть реализованы в мире, должны стать частью мира, частью общей человеческой культуры? Ответ здесь может быть, пожалуй, таким: не только продукты творчества приобретают свою ценность через адаптацию к социальной и культурной среде. Если социум является ущербной реальностью, то такая ущербность в силу причинной зависимости человека от мира передаётся и самому индивиду. Будучи следствием абсурдной реальности, личность и сама по себе оказывается абсурдной, противоречивой, раздробленной, внеразумной, она уже более играет в реальность, чем живёт в ней. Такое эстетическое самозамыкание, весьма далекое от эстетической культуры, в жизни может перерасти в антигуманизм. Но в искусстве чаще всего на этой почве формируется мягкая форма мироотрицания эстетический гедонизм (удовольствие от самого творческого процесса оказывается для творца более важным, чем социальные результаты и продукты творчества). В искусстве творцу обычно очень трудно, несмотря на определенное эстетическое самозамыкание, сохранить эстетическое начало в его совершенной и ничем незамутненной чистоте. Можно даже сказать, что в искусстве опора на одно эстетическое начало есть ложноэстетическое. Но потребность эстетического 71 эгоцентризма всегда сохраняется, порождая определенные жанры и виды искусства, типы поведения людей. Можно сказать, что эстетический человек и отрицает мир, и в то же время не может обойтись без него. Он имеет потребность «быть первым» в коллективе и, следовательно, ему всегда нужен коллектив, чтобы быть в нем «первым» (хотя бы только в потенции). В искусстве эстетический индивид использует эмпирические образы и понятия; отсюда проистекают и логика, реализм в искусстве. Вместе с тем он использует эмпирические средства так специфически, что создает с их помощью особую метафорическую реальность. Эстетический язык, язык искусства является тождеством телесного и духовного, например, звуков и текста, а также художественного, психологического смысла; или, например, можно сказать, что смысл представлен в качестве чувственного образа как некой телесной формы. Наружное оказывается внутренним (метафора, символ). Образное эстетическое мышление способно создавать особенные и новые смыслы и переводить в образы разного рода абстракции, в том числе научные и философские. Внешнее в эстетической действительности всегда является средством изображения, отображения внутреннего; поэтому и само внешнее приобретает здесь особую, своего рода вторую природу, превращается в форму иного, подчас даже противоположного ему явления. Фантазия часто оказывает на эстетического человека двоякое действие. Фантазия одновременно является и «прозрением» (зрячесть в мире сущностей) и ослеплением (наивность в мире социальных явлений, приоритет грезы над действительностью). Не всегда, но достаточно часто эстетическая личность кажется нам «человеком не от мира сего». Такое положение вещей может иметь место и в области знания, особенно философского. В философии имеет хождение притча о Фалесе, который, заглядевшись на небо, упал в яму. Гомер же, согласно античным авторам, был вообще слеп. Но в древности мудрость как внутреннее зрение часто связывалась со слепотой, одноглазостыо. В этом смысле эстетическая реальность связывается с миром души, с тайнозрением, с 72 внутренним прозрением. С такой позиции зрительная красочность и многообразие мира лишь мешают творцу сосредоточиться, прозревать, мешают проявляться внутренним силам творческого человека. Общеизвестно, что в сурдокамере человек, в конце концов, начинает грезить наяву, появляется множество образов, возникают даже галлюцинации. Вероятнее всего творческое содержание образуется в душе творца уже в подсознании и лишь затем осознаётся, проявляется. В силу этого нужна особая чуткость к своему внутреннему миру, чтобы стимулировать процесс осознания образов искусства. Но не следует недооценивать и влияния внешнего зрения, внешней и социальной действительности на зрение внутреннее. Эстетическая реальность выступает своеобразным тождеством внешнего и внутреннего, так что оба эти элемента одинаково важны. Не секрет, что эстетическому человеку свойственно сближение с другими людьми, но лишь с родственными по духу, т.с. в форме отчуждения от иных типов личности. Искусство жаждет одновременно и элитарности, и того, что в религии носит название «соборности». Сама элитарность в некотором смысле трагична, поскольку отделяет эстетического человека или эстетическую группу от мира, других людей. Появляются претензии на особую значимость, особую миссию художника (спасение мира через творчество, превращение жизни в форму искусства греза эстетов-мыслителсй Серебряного века). Трагическое проявляется и в отчуждении художника от социума, «профанного» мира. Связь искусства со страданием, вечная неудовлетворенность творца достигнутым, его чрезвычайная уникальность и целый ряд других особенностей, делает искусство частью трагического бытия. Отсюда с необходимостью проистекает противоречивость эстетической реальности и искусства блаженство и трагика творчества, удовлетворение и его отсутствие (подчас в одно и то же время и относительно одного и того же предмета!). Можно наблюдать также противоречие замысла и результата: необходимость присутствия в искусстве и в деятельности одного и того же творца и оптимизма и пессимизма (весьма часто можно наблюдать их |