|
структуре сознания простого человека, но и человека умственного труда. Она пронизывает все аспекты духовной деятельности, лежит в основе нравственности, отношения к труду, к природе, к ценности и смыслу человеческой жизни. Лишение человека веры приводит к пагубным и необратимым последствиям. Не случайно Ф.Степун считал, что только вера человека обеспечивает целостность его миросозерцания и единство жизненного стиля, она обусловливает обратную зависимость «культурнохозяйственной убогости» русской жизни и высокого накала духовности, нравственного подвижничества. «Всякая культурная нерасчлененность, формальная невозделанность, научная, художественная и правовая неоформленность сознания способны пребывать культурою лишь внутри подлинно верующей души. Падение веры неизбежно превращает недифференцированную целостность народного сознания из явления прикровенной культуры в явление откровенного варварства. К ак убогость форм русского пейзажа формально прекрасна, благословенна, тиха лишь в охвате уходящих в бесконечность в географическую вечность горизонтов, так и формальная убогость руссюэго народного сознания культурнозначительна лишь в оформлении религиозным горизонтом веры»'. При этом образованность и духовность рассматривались как самостоятельные феномены, не обусловливающие друг друга. И.А.Ильин отмечал, что духовность доступна не только людям образованным, людям высокой культуры. «История всех времен и народов показывает, что именно образованные слои общества, увлекаясь иф ою сознания и отвлеченностями ума, гораздо легче утрачивают непосредственную силу доверия к показаниям внутреннего опыта, которая необходима для духовной жизни. Ум, порвавший с птубиною чувства и с художественною слою воображения, привыкает обливать все ядом праздного, разрушающего сомнения; и поэтому оказывается в отношении духовной культуры не строящим, а разрешающим началом. Напротив, у людей наивно посредственных эта разрушающая сила еще не начинает действовать. Человек малой «культурности» гораздо более способен прислушиваться к показани156 ‘Степун Ф.А. Мысли о России // Новый мир. 1991. №6. С.224. |
нормативная модель культуры — результат взаимодействия различных факторов — исторических, геополитических, психологических, природных, которыетрудно поддаются анализу спозиции их причинно-следственных связей. Они формируются средой обитания человека, социальными условиями его жизни, культурой и, всвою очередь, порождают и воспроизводят их, являются их источником и причиной. Отсюда следует, что элементы «других» культур получают смысл и значение лишь в контексте целостного историко-культурного мира. Идеи и ценности, «генетически» не связанные с ядром культуры, начинают играть деструктивную роль, разрушая целостность культурной системы. Ментальный срез антропологической модели, сложившейся в отечественной традиции, предполагает единство рационального и морального, «философского умозрения, рефлексии и религиозной веры». Русские философы, отмечая специфику российской духовности, подчеркивали значимость нерациональных аспектов восприятия мира, и прежде всего веры как специфического способа познания. Так, С. Булгаков, Н. Бердяев, С. Франк отмечали, что вера занимает значительное место в структуре сознания не только простого человека, но и человека умственного труда. Она пронизывает все аспекты духовной деятельности, является основой нравственности, отношения к труду, к природе, к ценности и смыслу человеческой жизни. Лишение человека веры приводит к пагубным и необратимым последствиям. Не случайно Ф. Стеневыделейность человека из общности «мы», неосознанность своей отдельности, приоритет общего над личным) обнаруживает себя в содержании русской идеи, отражается в идеологии социальных преобразований, в характере идеалов русских революций, в особенностях русского быта, в гостеприимстве, в традиционных формах устройства общественной жизни и организации трудовой деятельности (крестьянская община, рабочая артель и т. д.). Социальная ориентированность сознания российского человека исходит из общинного устройства жизни и артельных форм организации производства. Если западное общество строилось на основе гаранта прав и свобод отдельной личности, ее автономии от государства, то русская общественная жизнь — на соборности и растворении «я» в общинном «мы». Приоритет социального определил специфику постановки проблемы свободы и ответственности, индивидуального и социального. Он придает особые акценты перспективам общественного устройства России, в которых, как полагал Вл. Соловьев, идеал «полного и многостороннего развития личности» отодвигается на второй план в силу его неосуществимости, а в центре стоит идея «всеединства» как богочеловеческого союза, объединяющего все национальности и проповедующего безусловные нравственные ценности (М а р к ов А. П. Отечественная культура как предмет культурологии. — СПб., 1996, — С. 146). 94 пун считал, что только вера человека обеспечивает целостность его миросозерцания и единство жизненного стиля, она обусловливает обратную зависимость «культурно-хозяйственной убогости» русской жизни и высокого накала духовности, нравственного подвижничества, «Всякая культурная нерасчлененность, формальная невозделанность, научная, художественная и правовая неоформленность сознания способны пребывать культурою лишь внутри подлинно верующей души. Падение веры неизбежно превращает недифференцированную целостность народного сознания из явления прикровенной культуры вявление откровенного варварства. Как убогость форм русского пейзажа формально прекрасна, благословенна, тиха лишь в охвате уходящих в бесконечность — в географическую вечность — горизонтов, так и формальная убогость русского народного сознания культурно-значительна лишь в оформлении религиозным горизонтом веры»*. При этом образованность идуховность рассматривались как самостоятельные феномены, не обусловливающие друг друга. И. Ильин отмечал, что духовность доступна не только людям образованным, людям высокой культуры: «История всех времен и народов показывает, что именно образованныеслои общества, увлекаясь игрою сознания и отвлеченностямиума, гораздо легче утрачивают непосредственную силу доверия к показаниям внутреннего опыта, которая необходима для духовной жизни. Ум, порвавший сглубиною чувства и с художественною силою воображения, привыкает обливать все ядом праздного, разрушающего сомнения; и поэтому оказывается в отношении духовной культуры не строящим, а разрушающим началом. Напротив, у людей наивно посредственных эта разрушающая сила еще не начинает действовать. Человек малой “культурности” гораздо более способен прислушиваться к показаниям внутреннего опыта, то есть прежде всего сердца, совести, чувства справедливости, чем человек хотя бы и большой, по рационалистической культуры. Простая душа наивна и доверчива; может быть, именно потому она легковерна и суеверна и верит, где не надо; но зато самый дар веры у нее не отнят; а потому она способна верить и там, где надо. Пусть духовность ее — некритическая, малоразумная, недифференцированная, тянет к мифу и к магии, связана со страхом и может заблудиться в колдовстве. Но духовность еенесомненна и подлинна: и в способности внимать дыханию и зову Божию, и влюбви сострадательной, и влюбви патриотически-жертвенной, и в совестном акте, и в чувстве справедливости, и в способности наслаждаться красотою природы и искусства, и впроявлениях собственного достоинства, правосознания и деликатности. И напрасно образованный горожанин стал бы воображать, будто все это недоступно “необразованному С т е п у н Ф. А. Мысли о России // Новый мир. — 1991. — № 6 . — С. 224. 95 |