|
явление божественного в человеке глубоко целомудренна, в структуре своего образа любовь не содержит элементов эротики'. Отличие отечественного антропологизма состоит также в его теоцентричности, которая пронизывает все уровни образовательной модели: от поиска духовных оснований бытия как высшей цели образовательной деятельности, через утверждение необходимости взаимодополнения естественных и гуманитарных наук до построения конкретных образовательных практик. В теологической традиции были обоснованы глубинные основания антропологизма. Антропологическое измерение было реализовано в педагогике, которая изначально обращалась к человеку, способам и условиям его формирования и развития. В то же время близость философского понимания антропологической сущности образования не находила продолжения в 63 ‘ И.А.Ильин предупреждал о неизгладимом вреде раннего эротического пробуждения души. «Вредность преждевременного эротического пробуждения состоит в том, что на юную душу возлагается непосильная задача, которую она не может ни разрешить, ни изжить, ни достойно понести или устранить. Тогда ребенок оказывается без вины виноватым и безысходно обремененным; начинается бесплодная и нечистая работа воображения, сопровождающаяся судорожными попытками вытеснить весь этот непосильный заряд и в тоже время болезненными напряжениями нервной системы. Начинаются внутренние конфликты и страдания, с которыми ребенок не может справиться; ему приходится отвечать за невольные насфоения и поступки, и ответственность эта превышает его душевные силы; в последней родовой глубине инстинкта начинается болезненное смятение, о котором ребенок не может даже совсем высказаться, и весь организм души и тела оказывается выведенным из равновесия». Эго особенно вредно, если ребенок начинает воспринимать жизнь пола как «что-то низменное грязное, как предмет тайных мечтаний и постыдных забав». Там. где для чистой и целомудренной души нет ничего «грязного» (во-первых, потому что «всякое творение Божье хорошо», во-вторых, «фязное», чисто воспринятое. есть уже не «грязное», а больное или трагическое), там в душе такого ребенка «искажается жизнь воображения и развращается жизнь чувства, причем это искажение и развращение может излиться и в настоящее неисцелимое душевное уродство.. Душевное восприятие такого ребенка становится пошлым или полуслепым, он как бы не видит чистого в жизни, а видит во всем двусмысленное и грязное; с этой точки зрения он начинает воспринимать всю человеческую любовь, и притом не только ее чувственную сторону, но и духовную. Чистое осмеивается; интимное и нежное забрасывается уличною грязью; здоровый половой инстинкт начинает тянуть к извращениям; все священное в любви, в браке и в семье оказывается вывернутым, оскверненным и утраченным. Там, где уместно благоговейное молчание, шепот или молитва, водворяется атмосфера д^смысленных улыбок и плотского подмигивания Душевное целомудрие гибнет; воцаряется бесстыдство и бесцеремонность; все священные удержи и запреты души колеблются; ребенок оказывается душевно растленным и как бы проституированным. Человек переживает целое духовное опустошение: в его «любви» отмирает все священное и поэтическое, чем живет и строится человеческая культура». |
щнй, что ничего, кроме “я”, не существует и все есть лишь мое “я”, есть отрицание личности. Личность предполагает жертву, но нельзя пожертвовать личностью. Можно пожертвовать своей жизнью, и человек иногда должен пожертвовать своей жизнью, но никто не имеет права отказаться от своей личности, всякий должен в жертве и через жертву оставаться до конца личностью. Отказаться от личности нельзя, ибо это значило бы отказаться от Божьей идеи о человеке, не осуществить Божьего замысла. Не от личности нужно отказаться, как думает имперсонализм, считающий личность ограниченностью, а от затверделой самости, мешающей личности развернуться. В творческом акте человека, который есть реализация личности, должно произойти жертвенное расплывание самости, отделяющей человека от других людей, от мира и от Бога»‘. Человеческое счастье неразрывно связано с любовью, но с любовью духовной (с чувством «глубокого дыхания»). Человек призван, чтобы видеть и любить «не только плотское начало, не только телесное явление, но и "душу" — своеобразие личности, особливость характера, сердечную глубину, для которых внешний состав человека служит лишь телесным выражением или живым органом. Любовь только тогда не является простым и кратковременным вожделением, непостоянным и мелким капризом плоти, когда человек, желая смертного и конечного, любит скрытую <.. .> бессмертность и бесконечность; вздыхая о плотском и земном, радуется духовному и вечному; иными словами, когда он ставит свою любовь перед лицо Божие и Божьими лучами освещает и измеряетлюбимого человека... В этом — глубокий смысл христианского “венчания”, венчающего супругов венцом радости и муки, венцом духовной славы и нравственной чести, венцом пожизненной и нерасторжимой духовной общности»\ Любовь как сущностное проявление божественного в человеке глубоко целомудренна, в структуре своего образа она не содержит элементов эротики. Не случайно И. Ильин предупреждал о неизгладимом вреде раннего эротического пробуждения души: «Вредность преждевременного эротического пробуждения состоит в том, что на юную душу возлагается непосильная задача, которую она не может ни разрешить, пи изжить, ни достойно понести или устранить. Тогда ребенок оказывается без вины виноватым и безысходно обремененным; начинается бесплодная и нечистая работа воображения, сопровождающаяся судорожными попытками вытеснить весь этот непосильный заряд и вто же время болезненными напряжениями нервной системы. Начинаются внутренние конфликты и страдания, с которыми ребенок не может справиться; ему приходится отвечать за невольные настроения и поступки, и ответственность эта превышает его 'Б е р д я е в Н.А.Указ.соч. — С . 355. И л ь и н И. А. Путь духовного обновления. — Мюнхен, 1962. — С. 45. 34 душевные силы, в последней родовой глубине инстинкта начинается болезненное смятение, о котором ребенок не можетдаже совсем высказаться, — и весь организм души и тела оказывается выведенным из равновесия»'. Это особенно вредно, если ребенок начинает воспринимать жизнь пола как «что-то низменное и грязное, как предмет тайных мечтаний и постыдных забав». Там, где для чистой и целомудренной души пет ничего «грязного» (во-первых, потому что «всякое творение Божье хорошо», во-вторых, «грязное», чисто воспринятое, есть уже не «грязное», а больное или трагическое), там вдуше такого ребенка «искажается жизнь воображения и развращается жизнь чувства, причем это искажение и развращение может излиться и в настоящее неисцелимое душевное уродство. Душевное восприятие такого ребенка становится пошлым или полуслепым, — он как бы не видит чистого в жизни, а видит во всем двусмысленное и грязное; с этой точки зрения он начинает воспринимать всю человеческуюлюбовь, и притом не только ее чувственную сторону, но идуховную. Чистое осмеивается; интимное и нежное забрасывается уличною грязью; здоровый половой гаютинкт начинает тянуть к извращениям; все священное в любви, в браке и в семье оказывается вывернутым, оскверненным и утраченным. Там, где уместно благоговейное молчание, шепот или молитва, — водворяется атмосферадвусмысленных улыбок и плотского подмигивания. Душевное целомудрие гибнет; воцаряется бесстыдство и бесцеремонность; все священные удержи и запреты души колеблются; ребенок оказывается душевно растленным и как бы проституированным. Человек переживает целое духовное опустошение; в его “любви” отмирает все священное и поэтическое, чем живет и строится человеческая культура»^ Принципиальное отличие отечественного антропологизма состоит в его теоцентричности, которая пронизывает все уровни образовательной модели: от поиска духовных оснований бытия как высшей цели образовательной деятельности, через утверждение необходимости взаимодополнения естественных и гуманитарных наук, до построения конкретных образовательных практик. Не случайно в теологической традиции были обоснованы глубинные основания антропологизма. Огромный вклад в эту традицию (и это особенно отмечается в истории отечественной философской мысли) внес профессор Казанской духовной академии В. Несмелов (конец X IX века), который признавался по глубине философского постижения человека равным Вл. Соловьеву. В. Несмелов доказал возможности преодоления идущего от античности узкого понимания философии как знания о мире и ее способ^гость стать «знанием о человеке» — «не как о зоологическом экземпляре, а как о носителе разумных основ и выразителе ‘ И л ь и н И. А. Указ. соч. — С. 39. Т а м же. 35 |