Проверяемый текст
Баходыр Мусаев, УЗБЕКИСТАН: РЕГИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ И СОЦИАЛЬНО ОПАСНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВА / Центральная Азия и Кавказ, 2000, № 3 (9). С. 110.
[стр. 58]

отношений.
Трудности переходного периода помогают определенным силам дестабилизировать общественно-политическую обстановку в регионе.
Такие устремления, в частности,
проявлялись в попытках внести разногласия между узбеками и таджиками, узбеками и кыргызами, всячески разжигались националистические настроения1.
К сказанному можно добавить, что каждое общество центральноазиатских государств развивается как будто бы в русле известной модели этнического равенства или схожести проблем, стоящих перед разными этносами в политической, экономической и социальной сферах.
Однако мировой опыт,
и даже политическая история Западной Европы свидетельствует, что в период распада многонациональных империй и формирования национальных государств последние прошли через череду конфликтов.
С тех пор мировое сообщество выработало новые формы отношений между народами, связанные, например, с концепцией многокультурности.

А основная задача управленческих структур государств Центральной Азии с наименьшими потерями для стран и народов миновать переходный период в развитии общества, опираясь на универсальные национальные ценности.
Вывод о том, что ценностная система лежит в основе поведенческого механизма людей является общим местом в мировой этнологии, социологии и политологии’.
И вместе с тем информация подобного рода не в полной мере используется в прогнозировании социально-экономического и политического развития многих стран мира.
На этом фоне заметен прагматизм глав государств Центральной Азии, апеллирующих к основным национальным ценностям своих народов'.
Налицо осознание значимости консолидации и формирования единого гражданского менталитета.
Но
1Дубнов А.
Узбекский Джихад.
Время.
1999.
30.) I.
' Хантингтон С.
Столкновение цивилизация.
ПОЛИС.
1994.
Ке 1.
' Гафарлы М.С., Касаев А.Ч.
Узбекская модель развития: мир и стабильность основа прогресса.
М., 2000.
С.
221 -241.
[стр. 1]

ЗБЕКИСТАН: РЕГИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ И СОЦИАЛЬНО ОПАСНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВА Баходыр МУСАЕВ Баходыр Мусаев, кандидат философских наук, эксперт Фонда “Город мастеров” (Узбекистан).
Социальные реалии и ощутимые потрясения современного узбекистанского общества рождают сомнения и тревожные мысли о происходящем “здесь и сейчас”, о том, куда идет страна, и о перспективах региональной безопасности.
Хроника событий 1999 года, связанных с февральскими террористическими акциями в г.
Ташкенте, попытками исламистов начать эскалацию насилия в Ферганской долине, показывает, что сегодня цена обеспечения безопасности неизмеримо высока.
Фактически речь идет о необходимости предупредить угрозу отката страны в прошлое, разрушение основ общественной жизни, наступление “неистового хаоса” во всем регионе.
Эти опасения отнюдь не плод умозрительных рассуждений.
Пресса Кыргызстана, Казахстана, России за второе полугодие 1999 года пестрит такими названиями статей: “Узбекский Джихад”, “БаткенБикфордов шнур Центральной Азии”, “Война в Киргизии”, “Ваххабиты прорвались в Узбекистан”, “Ферганский котел”, “Старые цели новых басмачей”.
Содержание этих и других публикаций показывает, что конфликтная ситуация может развиваться, генерируя и расширяя спектр различных угроз, вызовов региональной безопасности.
На первый план выступают инициируемые извне внутренние опасности, которые находят зримое и концентрированное воплощение в Ферганской долине.
Политики всегда понимали, что район Ферганской долины является “ахиллесовой пятой” региональной стабильности, где имеются разноплановые взрывоопасные противоречия.
И сегодня, в свете последних событий на юге Кыргызстана, необходимо трезво оценить новые проблемы, перед лицом которых оказались государства Центральной Азии.
Мрачную картину региона в ХХI столетии рисует З.
Бжезинский.
Потенциальную опасность “афганизации” всей Центральной Азии признают наши эксперты1.
Нельзя не обратить внимание, в частности, на суждение российского политолога В.
Ильина о том, что, учитывая подверженность центральноазиатской государственности дестабилизирующим влияниям, их перенаселенность, полная автономия центральноазиатов, скорее всего, породит войны2.
Профессор М.
Брилл Олкотт (США) указывает на подозрительность, которая осталась в наследие руководителям и гражданам государств Центральной Азии как результат двухсотлетней борьбы за природные ресурсы и блага3.
Эти высказывания подтверждает, в частности, конфликтогенный потенциал, образовавшийся на юге Кыргызстана.
По мнению аналитика из Бишкека Г.
Пядухова, здесь, на юге, существует немалый риск обострения отношений между частью кыргызского и узбекского населения, который он связывает с источниками социальной напряженности4.
И добавим от себя, что в регионе установились причудливые очертания границ, которые затрудняют в некоторых государствах доступ из одной части своей же территории на другую.
Так, чтобы доставить грузы из столицы Таджикистана в его областной центр Ходжент (бывший Ленинабад), необходимо проехать через Узбекистан.
Еще пример.
Стратегически важную автомагистраль, связывающую столицу Узбекистана с южной границей (г.
Термез), пересекают земли Казахстана и т.д.
и т.п.
Таким образом, нынешнее состояние государственных границ между новыми независимыми государствами таит в себе почву для возможных разногласий, которые могут проявиться как территориальные и этнокультурные притязания.
По оценкам международных и отечественных экспертов, позиции которых тщательно проанализировали в режиме мониторинга алматинские социологии С.
Жусупов, Б.
Жусупов, К.
Еженов, в Центральной Азии объективно существуют межэтнические противоречия и межнациональная напряженность.
Это приоритетные внутриполитические факторы, оказывающие влияние на национальную безопасность каждой страны региона5.
В действительности полиэтнический состав центральноазиатских государств несет в себе не только позитивный потенциал, но и целый пакет проблем, осмысление и учет которых необходимы для обеспечения определенного баланса в межэтнических отношениях.
Прийти к этому возможно, если каждое центральноазиатское государство будет развивать отношения в сфере безопасности, исходя из сотрудничества, построенного на принципе: “Моя выгода — твоя выгода”.
Тем не менее отражение возможных угроз в рамках соотношения интересов не исключает, что каждой из стран Центральной Азии придется встретиться с рядом дилемм и коллизий.
Для Узбекистана останутся актуальными потенциальные и реальные вызовы, угрозы этнотерриториального характера, образующие внутреннюю и внешнюю среду безопасности.
Они будут связаны, на наш взгляд, со следующими обстоятельствами.
1.
Региональная безопасность предполагает учет неоднозначной политики ведущих государств мира, у которых в Центральной Азии есть свои стратегические геополитические интересы.
Пока эти интересы не будут сбалансированы, нельзя быть уверенным в том, что в Центральной Азии и во всем прикаспийском регионе наступит мир, появятся условия, необходимые для устойчивого и поступательного развития.
Более того, следует учитывать, что регион находится в сфере жизненно важных национальных интересов России, и ее роль здесь далеко не однозначна и противоречива.
С одной стороны, решающим фактором внешней политики России становится ее экономизация6, и РФ будет вынуждена в перспективе отказаться от своей “опеки” над регионом.
С другой — именно данный факт служит аргументом для прогноза деструктивных геополитических тенденций в Центральной Азии, которые могут возникнуть в результате вольных или невольных попыток России защитить свои мнимые национальные интересы.
Такой вариант вполне допустим, если помнить, что в России достаточно политических сил, действующих в духе, который здравым не назовешь.
Основанием для тревоги служит российская доктрина СНГ, по которой государства Центральной Азии представляются как угроза безопасности России с юга и соответственно утверждается необходимость применения к ним политики кнута и пряника7.
Здесь же приводятся мнения экспертов, оценивающих действия России в регионе как силы, не желающей усиления влияния Узбекистана8.
Во всяком случае, чтобы не потерять свои позиции в Центральной Азии, думается, Москва не будет заинтересована в окончательном установлении мира в Таджикистане.
Пока сохраняются “тлеющие” конфликты на Памире, в подвешенном состоянии находится Ферганская долина, существуют другие детонаторы социальных взрывов, у России есть возможность каким-то образом сохранять свои позиции в Центральной Азии.
Разумеется, наша версия не претендует на “момент истины”, ибо ситуация может измениться с появлением новых подходов во внешнеполитическом курсе России, а именно с победой в Москве “строителей нации” над “хранителями империи”9.
В этих условиях нельзя не учитывать то, что Узбекистан, как и другие государства Центральной Азии, находится на том поле “игрового пространства”, где самой сильной является и будет оставаться Россия.
2.
Повторим: между независимыми государствами существует почва для разногласий, прежде всего связанных с нынешним состоянием государственных границ.
Это обстоятельство может усугубить и дефицит водных ресурсов, в частности, в отношениях Узбекистана с Таджикистаном, Туркменистаном, Кыргызстаном.
Между населением Узбекистана и Казахстана есть разногласия, связанные с использованием плодородных приграничных пастбищ.
Трудно отрицать возможность конфликтов в приграничных районах, в случае если там будут открыты и начнут разрабатываться месторождения полезных ископаемых.
При всей кажущейся отдаленности этих факторов от насущных проблем региональной безопасности необходимы строго взвешенные и вместе с тем динамичные подходы к своевременному решению вопросов, которые они порождают.
Промедление чревато формированием большого негативно заряженного этнотерриториального пространства.
3.
Факторы, мешающие заложить надежный фундамент в строительство общего пространства безопасности: этническая чересполосица и территориальные границы Центральной Азии; регионально-клановая война в Таджикистане и ее возможный переход в межнациональное и межгосударственное противостояние; скрытое накопление психологической напряженности между этносами — в связи с социально-экономическими, экологическими и другими проблемами долговременного характера, выступающими в национальной оболочке; оживление “синдрома возмездия” у родственников жертв и участников известных трагических событий (“ферганские”, “ошские”, “душанбинские”, “события в Новом Узене”, “ходжентские” и в других регионах); деятельность зарубежных исламских фундаменталистских центров, точнее, их религиозно-политических структур экстремистской направленности; низкая политическая культура, правовая и религиозная непросвещенность, политическая незрелость исповедующей ислам значительной части населения Узбекистана, Таджикистана, Кыргызстана; наличие “политически бездомных”, функционально безграмотных и незанятых слоев молодежи Центральной Азии, количество которой может увеличиваться.
4.
В регионе наблюдается демографическое “давление” — результат сохранения высоких темпов прироста населения, что обостряет вопросы о жизнеобеспечивающих ресурсах, например, о земле, о расширении территории под орошаемое земледелие.
При дефиците жизнеобеспечивающих ресурсов темпы прироста населения накаляют страсти в межнациональной сфере.
Статистические данные о динамике роста населения по национальностям, проживающим в Узбекистане, наглядно подтверждают направленность развития этнодемографических процессов в регионе10.
Так, за 1996—1998 годы численность узбеков возросла на 104,9%, таджиков — 103,8%, казахов — 102,6%, кыргызов — 103,3%, туркменов — 103,1%.
При этом снижалось число граждан других национальностей (представителей нетитульных наций), что практически не отражается на динамике роста общей численности населения.
На начало 1998 года около 40% национального состава населения Центральной Азии — узбеки.
Из общей численности 23 млн.772 тыс.
чел.
проживающих в Узбекистане более18 млн.
чел.
(77,2%) — узбеки.
Кроме Республики Каракалпакстан, где они составляют более трети (34,1%) населения, во всех других областях страны представители титульной нации занимают позиции (в количественном выражении) преобладающего или абсолютного большинства (от 53,9% до 95,8% населения областей).
При этом высок “удельный вес” узбекских диаспор в этнонациональной структуре соседних государств (в Таджикистане — 24,4%, Кыргызстане — 13,8%, Туркменистане — 9,0%, Казахстане — 2,5%).
И представители ряда титульных наций сопредельных стран заметны в этнонациональной структуре Узбекистана (таджики — 4,8%, казахи — 4%, кыргызы — 0,9%, туркмены —0,6%).
Примечательная особенность сложившейся этнокарты — ее мозаичность и доминирование этнических диаспор в приграничных зонах.
Так, 56,2% всех этнических таджиков проживают в приграничных с Таджикистаном и Афганистаном областях (в Сурхандарьинской и Кашкадарьинской — 26,4%, в Ферганской долине — 29,8%).
Основная часть казахов, проживающих в Узбекистане, населяет приграничные с Казахстаном районы.
Например, 38,2% (366,7 тыс.) этнических казахов проживают в Каракалпакстане.
В Ташкенте и столичной области, которые также географически близки к Казахстану, проживают 38,6% (369 тыс.) всех казахов Узбекистана.
Абсолютное большинство (73,5%) кыргызов, населяющих Узбекистан, живет в трех областях Ферганской долины (Андижанской, Ферганской и Наманганской).
49,0% туркмен Узбекистана проживает в Республике Каракалпакстан, а в Кашкадарьинской, Сурхандарьинской, Бухарской и Хорезмской областях в названной последовательности — 17,3%, 15,9%, 6,1% и 5,0%.
5.
Этнически перемешанное (практически на всей территории региона) население определяет специфику и отчасти сложность межнациональных отношений.
В самом деле взвешенная политика руководства Узбекистана, Казахстана, Кыргызстана по достижению стабильности в межнациональных отношениях и высокая этническая толерантность титульных наций центральноазиатских государств не снимают угрозу возможных межнациональных конфликтов.
Это отслеживается по признакам усиливающейся неудовлетворенности людей своим экономическим положением, социальной дифференциацией.
Трудности переходного периода помогают определенным силам дестабилизировать общественно-политическую обстановку в регионе.
Такие устремления, в частности,
проявляются в попытках внести разногласия между узбеками и таджиками, узбеками и кыргызами: искажаются исторические факты, фальсифицируется история развития культуры и современные политические события, всячески разжигаются антиузбекские настроения.
Журналист-аналитик А.
Дубнов (Россия) в одной из своих публикаций, посвященных событиям на юге Кыргызстана, отмечает: “Главную опасность представляет национальное обрамление готовящихся выступлений.
Исламисты готовы снова разыграть тему исторических таджикских культурных центров, Самарканда и Бухары, переданных в состав Узбекистана”11.
К сказанному можно добавить, что каждое общество центральноазиатских государств развивается как будто бы в русле известной модели этнического равенства или схожести проблем, стоящих перед разными этносами в политической, экономической и социальной сферах.
Однако мировой опыт,
политическая история Западной Европы показывают, что период распада многонациональных империй и формирования национальных государств прошли через кровавые столкновения.
С тех пор мировое сообщество выработало новые формы отношений между народами, связанные, например, с концепцией многокультурности.

И основная задача управленческих структур государств Центральной Азии — с наименьшими потерями для стран и народов миновать переходный период в развитии общества, опираясь на универсальные национальные ценности.
Вывод о том, что ценностная система лежит в основе поведенческого механизма людей является общим местом в мировой этнологии, социологии и политологии.
И вместе с тем информация подобного рода не в полной мере используется в прогнозировании социально-экономического и политического развития многих стран мира.
На этом фоне заметен прагматизм глав государств Центральной Азии, апеллирующих к основным национальным ценностям своих народов.
Налицо осознание значимости консолидации и формирования единого гражданского менталитета.
Но
теоретическая неразработанность проблемы реформирования государства и общества, незнание “скрытых измерений” динамики этнополитической ситуации существенно ограничивают конструктивную сторону деятельности государств в переходный период.
Исторический процесс распада СССР, возникновение и развитие на его основе национальных государств ставит задачу теоретического осмысления ценностных аспектов процесса реформирования государства и общества: национальная идентичность; единство и согласие; национальная государственность; демократическое и правовое государство.
Это мощнейшие факторы, влияющие на умонастроение и поведение людей.
Но вопрос в том, содержат ли они в себе коллизии, затрудняющие формирование единого гражданского менталитета? Ответ однозначен: “Да”.
Во-первых, в современных условиях смены социокультурной и политической системы нарушается социальная стабильность, основанная на социокультурной однородности людей, и начинается социальная дифференциация по уровню жизни, интересам и потребностям.
Во-вторых, “горячие точки” социальной сферы способны расколоть общество по социально-этнической линии.
В третьих, развивается национал-этатизм, усиливающий опасность поглотить ростки общечеловеческих ценностей в потоках подъема национального самосознания и патриотизма некогда униженных народов.
6.
Своеобразие полиэтнического состава сообщества центральноазиатских стран указывает на необходимость пристального внимания прежде всего к трансграничным этническим группам, то есть диаспорам, проживающим в приграничных зонах, где межнациональные отношения проявляются наиболее интенсивно.
Вспомним, что в южных областях Кыргызстана узбеки составляют в среднем 27%12.
Резюмируя сказанное (1—5), надо отметить, что перечисленные угрозы безопасности предопределяются этнотерриториальной мозаичностью пространства, на котором еще ощущается болезненный распад СССР.
Как высказался по этому поводу В.
Каганский: “Советское пространство — пространство саморасчленяющееся”13.
Важно понять, что от Узбекистана — самой большой и влиятельной страны в регионе, от его успехов в создании стабильно развивающегося общества в решающей мере зависят мир и социальный прогресс в Центральной Азии.
Однако сама жизнь рассеивает иллюзии о социальной стабильности в Узбекистане.
Ее зыбкость и неустойчивость напоминает затишье перед бурей.
Более всего дает импульсы к размышлениям об опасностях социальная реальность, которая к тому же сама порождает эти опасности.
По существу, речь идет о становлении в стране неблагополучной социальной обстановки.
Обозначение контуров такой картины становится заметным по следующим признакам.
1.
В Узбекистане продолжает снижаться уровень жизни большинства населения.
Наиболее очевидные показатели: признаки абсолютной бедности, рост явной и скрытой безработицы.
Все более грозные признаки бедности напоминают уроки истории, когда тенденции подавления основных жизненных инстинктов человека становились главными причинами социальных взрывов14.
По нашим личным наблюдениям, снижение уровня жизни существенно влияет на социальное настроение: теряется чувство уверенности в настоящем и завтрашнем дне; проявляется озлобленность, повышается эмоциональная неустойчивость.
Безусловно, народ Узбекистана раньше, чем другие представители “молчаливого” и терпеливого большинства остальных суверенных государств — республик бывшего Союза, стал вести себя “повседневнее”, избавляясь от простейших страстей, влечений, фобий.
Однако еще до сегодняшнего дня эта повседневность, как основное условие социальной стабильности, не принесла ожидаемых перемен в удовлетворении первичных материальных потребностей людей.
Если посетить неформальные встречи друзей, соседей и просто знакомых или стать случайным свидетелем разговоров в общественных местах, то всюду можно увидеть преобладание растерянно-озабоченных лиц.
Одни сетуют: “Цены выросли до небес”.
Другие разводят руками в эмоциональном порыве и дополняют беседу словами о трудностях семьи: “Не можем заработать даже на питание”.
Третьи...
Эти факты повседневного бытия нельзя воспринимать как всего лишь мимолетные импрессии из жизни людей, сознание которых поражено недугом “синдрома бедности”.
На наш взгляд, они представляют собой своего рода маленькие картинки к большим вопросам.
Дело ведь, в частности, не только в том, что СМИ пламенно судачат о достижениях независимости, зачастую выдавая желаемое за действительное.
По существу же все это — например, преждевременная пропаганда позитивных социальных последствий национальной (то бишь И.
Каримова) модели реформирования экономики — дискредитирует не только саму модель, но идеи рынка, принципы демократии.
Такие “идеологические” кампании и то, что стоит за ними, напоминают мне стиль деятельности партработников разговорного жанра, оживляя в памяти афоризм Д.
Оруэлла: “Есть три разновидности лжи: ложь, гнусная ложь и статистика”.
Многое видят глаза и слышат уши.
И трудно совместить захватывающие воображение заявки политической элиты на ХХI столетие со здравым смыслом и с обвальным обнищанием прежде благополучных социальных слоев (интеллигенции, служащих).
В действительности, например, сомнительно, что людей серьезно вдохновляет и консолидирует, казалось бы, конструктивная в своей основе идея о государстве с великим будущим, если их больше всего заботят вполне земные проблемы, я бы сказал, вопросы элементарной экономической и физической выживаемости.
Психологи говорят, что чужая душа — потемки, в которой они бродят, чтобы найти мотивы поступков человека.
Однако не надо обладать аналитическим умом, чтобы понять состояние людей, которым очень трудно накормить, одеть, обуть и отправить в школу детей, организовать свадьбу, похоронить близкого и отдать достойные почести его памяти.
Я вовсе не драматизирую и не преувеличиваю остроту ситуации, ибо убежден, что настроение масс, психология людей начинают (или во всяком случае будут) играть определяющую роль в развитии социальных процессов.
Даже только теоретически допустимая возможность трансформации недовольства в доминантный социальный признак диктует необходимость открытого обсуждения проблем.
Это позволит: установить круг конкретных угроз, опасностей; принять меры для их адекватного решения и, что весьма важно, будет способствовать формированию в общественном сознании духа гражданственности.
2.
Между тем нездоровые духовные веяния из сферы политики не вселяют оснований на надежды такого рода.
Я бы назвал это симптомами болезни общества, которая обусловлена регрессией многих составляющих социально-политической системы к прежним формам управления.
Это выражается не только в монополизации власти узким кругом политической элиты, но и в бюрократизации, развитии коррупции, клановости, неспособности “верхов” решать возникающие проблемы, в фактическом отсутствии свободы слова.
Психологическим стимулятором власти на всех уровнях выступает сама власть, что объясняет свойственную ей способность всячески глушить сомнения рефлексирующих граждан, любым способом укреплять свои экономические позиции.
Налицо функционирование общества по наезженной колее, то есть по системе связей и типу отношений, которые воспроизводятся из прежнего номенклатурного общества.
Драматизм ситуации состоит также в том, что в своих помыслах политическая элита устремлена в ХХI век, а большая часть населения находится в традиционном обществе и, если судить по его ментальности, не свободно от старой системы.
Это своего рода “внутренняя стена” (М.
Гефтер), существующая в сознании, например, в виде стереотипов или жестко фиксированных, устойчивых, эмоционально насыщенных стандартизированных представлений (образов) об объектах, не допускающих малейшего сомнения в их истинности, побуждающих к строго однозначным действиям15.
Такая “стена” является, на наш взгляд, наиболее трудным препятствием на пути к свободе и независимости.
В действительности прогресс и обновление, либерализация экономической и политической системы не совместимы со стереотипами прошлого, которые содержат искаженную или в лучшем случае некритическую информацию о мире.
В целом, находясь в плену ложных стереотипов, общество самопроизвольно создает ситуацию аналогичную той, о которой Михаил Гефтер писал как о “ситуации всеобщего отставания — всех от всех”16.
Разумеется, следует учитывать: страна (регион) имеет позади 70 лет тоталитаризма, почти 150 лет колониального прошлого и, наконец, столетия консервативной и устойчивой традиции восточной государственности и азиатской общины.
Напомню, что в распространенной прежде трактовке К.
Маркса азиатская община — это общество “поголовного рабства”, “тотальной зависимости”.
Вероятно, Маркс имел некоторые исторические основания к подобному суждению.
Было бы утопично ожидать от нашего общества ускоренного вхождения в фазу демократического общества.
Подобная позиция граничила бы с авантюризмом.
Необходимо еще время для преодоления последствий тоталитарного общества, в котором человек был лишен возможности думать.
Верно говорят, что лучше поздно, чем никогда.
Но годы независимости показывают, что политические процессы, организация жизни общества в Узбекистане развиваются по образцу некоторых латиноамериканских стран.
Симптоматично, что сам президент И.
Каримов указывает на то, что у нас имеет место коррупция, “модернизированные” формы клановости17.
В одном из своих выступлений глава государства сетует, что этих монстров трудно рассеять и залпами из пушек.
Безусловно, в таких условиях остается открытым и вопрос о вероятности возрождения диктаторства как способа правления.
3.
На основе изложенного заметим, что проблемы безопасности надо рассматривать в связи с созданием материально-культурных предпосылок и постановкой задач по выработке, осуществлению социальных технологий для прорыва в мировое сообщество.
Это предполагает неизбежность модернизации страны, прежде всего, преобразования ее экономических и политических институтов.
Следует согласиться с мнением экспертов, утверждающих, в частности, что определяющими условиями модернизации должны выступать импульсы, исходящие извне — из уже модернизировавшихся обществ18 .
Ясно, что “воз” тронется с места при наличии ориентиров стратегии, где, с одной стороны, учитываются геополитическое положение страны (региона), социально-демографическая и экономическая ситуация, а с другой — принимаются во внимание культурно-исторические традиции и ментальность общества.
С нашей точки зрения, шансы Узбекистана на обновление и прогресс, органичное встраивание в русло общецивилизованного развития сегодня нельзя оценивать однозначно, в духе бездумного оптимизма.
Вместе с тем возможен позитивный исход, если “верхи” проявят достаточную политическую зрелость, сделают правильный выбор и поддержат именно те изменения экономической, политической, культурной и иных сфер, которые в совокупности будут работать на укрепление стабильности и безопасности.
4.
Несмотря на принимаемые меры по обеспечению безопасности, сохраняется и увеличивается угроза участия ислама в политике.
Суть проблемы: во-первых, в допустимости архетипов и стереотипов сознания у верующих мусульман, которые, в случае их активного участия в политике, могут пробудить стремление вернуться назад в прошлое, обрести опору в исламской “вере” экстремистского образца; во-вторых, возможное участие ислама в политике обусловлено, в некоторой степени, результатами деятельности тех, кто в борьбе с “романтиками насилия” (В.
Налимов) предпочитает средства легитимизированного насилия и не ведает, что этим способствует созданию репрессивной социальной атмосферы.
Не создается ли тем самым порочный круг насилия? Ведь религиозный фанатизм на постсоветской территории может усиливаться и за счет его симбиоза с бескомпромиссной этикой, синдромом насилия, глубоко заложенными в структуру личности так называемого советского человека, история которого как определенного исторического социального типа, сформированного прежним строем, не заканчивается с распадом СССР19.
Впрочем, вопросов много.
Откровенно признаюсь, меня вдохновляла мысль: правильно поставить вопросы и расставить акценты относительно безопасности, привлечь внимание к тем явлениям, фактам, событиям, которые, по-видимому, поставили региональное сообщество стран перед точкой разлома.
В самом деле, исчерпываются ли, наконец, потенциалы негативных явлений регионального масштаба на уровне отдельных государств и настал ли момент их решения? Или в регионе набирают обороты социально опасные тенденции развития, неумолимо приближая нас к общей беде? Может, не поздно “перевернуть зеркало времени” (О.
Тоффлер) и повернуть голову вперед, чтобы успеть освободить дорогу тем вполне достойным образцам цивилизованного порядка и отношений, которые демонстрирует нам Запад и, отчасти, Восток.

[Back]