Второй компонент экономического потенциала ранее был доминирующим, но к концу 1990-х гг. уступил позиции первому. Характерно, что в результате этих трансформаций численность государственного аппарата Бурятии увеличилась с 16 тыс. чел. в 1992 г. до 19.2 тыс. чел. в 1998 г., то есть с 3,4 % до 5,3 % относительно всех работающих.7 В масштабах же страны численность бюрократического аппарата выросла, по различным оценкам, с 667 тыс. чел. в Советском Союзе до 1200 чел. в России. Обозначившаяся в начале XXI в. тенденция формирования государственно-бюрократической модели экономики страны и сращивания чиновничества с бизнесом создает условия для возобновления доминирования причастности к процессам распределения общественного продукта в структуре экономического потенциала общественных групп. Доля россиян, не имеющая ни собственных капиталов, ни доступа к распределению государственных благ, в 1990-е гг. немного уменьшилась, но они по-прежнему составляют самую массовую часть общества. Экономический потенциал этих людей определяется уровнем доходов от работы по найму. Изменение положения этой группы населения характеризовалось в росте имущественной поляризации, а также в почти полном исчезновении зависимости между трудом и доходом. Этому способствовали возникновение многосекторной экономики, отказ от государственного регулирования зарплаты, рост безработицы, а также многомесячные задержки заработной платы. При этом значительная часть населения оказалась за чертой бедности: в 1992 г. 49,7 млн. человек или 33,5 % от общей численности населения России.8 В период радикальных экономических преобразований фактически не изменилось место социокультурного потенциала, который в стратификации советского общества играл сугубо подчиненную роль. Проведенные исследования выявили уникально слабую, по сравнению с другими странами, взаимозависимость культурного, политического и 64 |
тийно-государственной иерархии. Место индивидов и групп в системе власти и управления предопределяло не только объем имевшихся у них распорядительных прав, уровень принятия решений, ио и круг социальных связей, масштаб неформальных возможностей. Стабильность политической системы обуславливала устойчивость состава и положения политической элиты —«номенклатуры», а также ее замкнутость и отчужденность от управляемых ею групп.[6] В 1990-е гг. произошло ослабление роли политического компонента социальной стратификации. На первое место выдвинулся экономический фактор, который характеризовался ролью общественных групп в управлении экономикой и экономическими преобразованиями, приватизации государственной собственности, а также возможностью распоряжаться материальными ресурсами. Причастность к перераспределению государ( ственной собственности начала определять социальный статус правящей элиты. В 1990-е гг. имело место изменение экономического потенциала общественных групп, в котором к концу десятилетия оформились, весьма условно, 3 компонента: владение капиталом, производящим доход; причастность к процессам распределения общественного продукта; уровень личных доходов и потребления. Особая роль принадлежит первому компоненту: на протяжении рассматриваемого периода шел активный процесс формирования разнообразных форм негосударственной собственности (индивидуальной, групповой, кооперативной, акционерной и т.д.), возникновения разных типов капитала (финансового, торгового, промышленного). Второй компонент экономического потенциала ранее был доминирующим, но к концу 90-х гг. уступил позиции первому. Характерно, что в результате этих трансформаций численность государственного аппарата Бурятии увеличилась с 16 тыс. чсл. в 1992 г. до 19.2 тыс. чел. в 1998 г., то есть с 3,4 % до 5,3 % относительно всех работающих.[7] В масштабах же страны численность бюрократического аппарата выросла, по различным опенкам, с 667 тыс. чел. в Советском Союзе до 1200 чел. в России. Обозначившаяся в начале XXI в. тенденция формирования государственно-бюрократической модели экономики страны и сращивания чиновничества с бизнесом создает условия для возобновления доминирования причастности к процессам распределения общественного продукта в структуре экономического потенциала общественных групп. Доля россиян, не имеющая ни собственных капиталов, ни доступа к распределению государственных благ, в 1990-е гг. немного уменьшилась, но они по-прежнему составляют самую массовую часть общества. Экономический потенциал этих людей определяется уровнем доходов от работы по найму. Изменение положения этой группы населения характеризовалось в росте имущественной поляризации, а также в почти полном исчезновении зависимости между трудом и доходом. Этому способствовали возникновение многосекторной экономики, отказ от государственного регулирования зарплаты, рост безработицы, а также многомесячные задержки заработной платы. При этом значительная часть населения оказалась за чертой бедности: в 1992 г. 49,7 млн. человек или 33,5 % от общей численности населения России.[8] В период радикальных экономических преобразований фактически не изменилось место социокультурного потенциала, который в стратификации советского общества играл сугубо подчиненную роль. Проведенные исследования выявили уникально слабую, по сравнению с другими странами, взаимозависимость культурного, политического и экономического статуса россиян.[9] Рыночные реформы 1990-х гг. привели к парадоксальной ситуации, когда личные доходы не обуславливались результатами труда и показателями экономического роста. Основное значение стала играть не квалификация труда человека, а место его ра |