|
•d соотношение сил и интересов. На самом деле Чичерин был близок Канту, который рассматривал право и нравственность как два разных типа этики: “этику справедливости” и “этику добродетели”. Чичерин, подобно молодому Соловьеву, солидаризировался, в сущности, с этой концепцией, заменив слово “добродетель” словом “любовь”. 0 Различие между правом и нравственностью определялось им как качественная разница между законом правды (т. е. юридической справедливости) и законом любви. Закон правды требует воздавать каждому свое, тогда как закон любви предписывает человеку жертвовать собой во имя ближнего. В отличие от закона правды, закон любви не может быть принудительным. Примером того, до чего может довести забвение этого подчеркивал мыслитель является коммунизм, в основе которого лежит идеология принудительного братства, противоречащая достоинству человека и приводящая к его полному порабощению. Таким образом, Соловьев обвинялся Чичериным не только за увлечение католическим теократизмом, но и за прокладывание дороги социализму и даже коммунизму. 0 Соловьев защищал себя, справедливо заметив, что требование правовой институционализации “минимума нравственности” следует отличать от готовности использовать полицию и тюрьмы для защиты нравственного абсолюта. Подчеркивая одновременно свою искреннюю приверженность идее свободы совести и свое желание точно определить границы государственной власти. Наиболее достоверным критерием отношения к организованному насилию был для него вопрос о смертной казни: он категорически отвергал допустимость смертной казни, тогда как Чичерин, следуя Гегелю, признавал ее и тем самым расширял власть государственных учреждений на то, что дано человеку самим Богом.1 Интересны и своеобразны собственные рассуждения Б.Н. Чичерина по поводу взаимоотношения права и нравственности, для которого немецкая мысль представляла некую вершину человеческой мудрости, олицетворением 117 1Чичерин Б.Н. Философия права. М., 1900. С. 88-90. |
как его предотвратить, но долг говорить правду я знаю именно так — в его I безусловной обязательности; не следует путать вред и несправедливость, ибо первое всегда есть дело случая и природы, а второе — дело воли и свободы: г не человек делает вред, но случай причиняец его; нравственная опасность не во вреде, а в несправедливости; подчиняя нравственный долг благонамеренному расчету, я и творю несправедливость, уничтожая источник нравственности и права, становясь недостойным и негодным человеком. Кантовская «фор-I мальная» обязанность говорить правду без различия между теми, по отношеисполнять реальному человеку, живущему в реальном мире — неисчерпаемом для познания и вечно неадекватном нашим желаниям и представлениям. Соловьевская «правда» соответствует «абстрактному» человеку (в котором видят только идеальному миру осуществленного добра. Учение Соловьева о праве как минимуме нравственности было воспринято далеко не всеми отечественными правоведами. Так, с его критикой выступил Б.Н.Чичерин, настаивая на разграничении нравственности и права, будуч классическим либералом, уже поэтому был не во всем согласен с Соловьевым По Чичерину, разница между нравственностью и правом является не количест » венной ("минимум" или "максимум"), но качественной. Следует подчеркнуть, что протест Чичерина против отождествления права и нравственности не имел в то же время ничего общего с позитивистским подходом к праву, т.е. с тезисом о том, что право выражает только известное соотношение сил и интересов. На самом деле Чичерин был близок Канту, который рассматривал право и нравственность как два разных типа этики: "этику справедливости" и "этику добродетели". Чичерин, подобно молодому Соловьеву, солидаризировался, в сущности, с этой концепцией, заменив слово "добродетель" словом "любовь". Различие между правом и нравственностью определя лось им как качественная разница между законом правды (т. е. юридической справедливости) и законом любви. Закон правды требует воздавать каждому свое, тогда как закон любви предписывает человеку жертвовать собой во имя ближнего. В отличие от закона правды, закон любви не может быть принудительным. "Примером того, до чего может довести забвение этого, писал он, является коммунизм идеология принудительного братства, противоречащая достоинству человека и приводящая к его полному порабощению". Таким образом, Соловьев обвинялся Чичериным не только за увлечение католическим теократизмом, но и за прокладывание дороги социализму и даже коммунизму. Соловьев защищал себя, справедливо заметив, что требование правовой институционализации "минимума нравственности" следует отличать от готовности использовать полицию и тюрьмы для защиты нравственного абсолюта. Подчеркивая одновременно свою искреннюю приверженность идее свободы совести и свое желание точно определить границы государственной власти. Наиболее достоверным критерием отношения к организованному насилию был для него вопрос о смертной казни: он категорически отвергал допустимость смертной казни, тогда как Чичерин, следуя Гегелю, признавал ее и тем самым расширял власть государственных учреждений на то, что дано человеку самим Богом. Несмотря на кажущуюся убедительность этих аргументов, позиция Соловьева оставалась тем не менее уязвимой. Возьмем, например, его рассуждение, которое цитировал Чичерин, о необходимости "всеобщей организации нравственности". "Я как нравственное существо хочу, чтобы на земле царствовало добро, я знаю, что один не могу этого достигнуть, и я вижу собирательную организацию, предназначенную для этой моей цели. Ясно, что эта организация не только не ограничивает меня, а, напротив, снимает с меня мою индивидуальную ограниченность, расширяет и усиливает мою нравственную волю. Каждый, поскольку его воля нравственна, внутренне участвует в этой всеобщей организации нравственности, и ясно, что могущие отсюда вытекать внеш262 |