Проверяемый текст
Ильясов Радик Равилович. Игра как предмет философского познания: онтологический и гносеологический аспекты (Диссертация 2006)
[стр. 55]

55 именно потому, что она субъективна.
Однако существуют объективные характеристики игры, на основании которых мы, как правило, сравниваем с игрой другие сферы реальности.
Например, в каждой игре есть правила правила есть в суде, в уроке, в уличном движении и т.д., практически везде.
Значит ли это, что суд, урок и др.
это игра?»[179, с.61-69] Другой пласт онтологических категорий, возникающий при познании сущности игры бытие и становление.
Становление, несомненно, связано с игровыми явлениями, так как игра реализуется как непрерывный процесс с латентно присутствующими и проявляющимися в нем самом результатами, включая возникновение, становление и развитие.

Характеризуя соотношение категорий бытие и небытие с точки зрения выявления сущности игры через метафору, можно сказать, что небытие крадется по пятам бытия, разрушая игровую способность и потенциальность, эросность.
Но само бытие связано и предполагает наличие небытия, бытие вырастает из небытия.

Отсюда возникает вопрос: как из не-игры возникает игра? Небытие предстает двояким образом, с одной стороны, оно выступает как деструктивное начало, из которого ничего не возникает; а с другой стороны небытие есть начато всего сущего и, следовательно, небытие есть потенция бытия.
Таким образом, игра как одна из форм небытия может формировать бытие, т.е.
реальность.
Мифы древних народов подчеркивают изначальную укоренённость игры в человеческом сознании.
Так, в мистериях, как подчеркивал Шеллинг, проигрывалась сама жизнь с тем, чтобы к посвященным возвращалось предельно серьезное, трепетное отношение к современности.
Упомянем в связи с мистериями шабаши, как магические практики, во время которых открывались новые творческие потенции, новые зоны, проигрывались иные способы видения мироустройства.
Ведь время и мир в старонемецком языке понятия однопорядковые, одностепенные и часто тождественные.
При разрушении культурного канона, в границах которого функциони
[стр. 60]

тельности, к игре как истоку бытия в бытии, дающим приращение самому бытию, выглядит логичным и естественным по следующим причинам.
Во-первых, игра выводит нас в пространство свободной человеческой активности.
Свобода есть такая универсальная космическая сила, которая обладает способностью одновременно переходить и не переходить в бытие.
Во-вторых, игра сопряжена с эросностью (речь идет о творческом эросе), который выступает в качестве интегратора культурной активности и социума.
Рассмотрим теперь соотношение игры и неигры.
Автор не настаивает на абсолютизации игрового фактора, более того, доминирование игровых моментов неизбежно приводит социальную систему в состояние аномии и деструкции.
Игра и неигра соотносятся с такими онтологическими категориями как действительность и реальность.
Действительность тщательно скрывается, маскируется, отграничивается, прикрывается камуфляжем.
Действительность во многом оказывается недостижимой для человеческого познания.
Реальность выступает предельно откровенной формой бытия для себя, она обладает жесткостью и однозначностью, не допускающей условностей.
Реальность в крайних своих проявлениях парализует игру как свободную деятельность.
Другой пласт онтологических категорий, возникающий при познании сущности игры: бытие и
ничто, бытие и становление.
Становление, несомненно, связано с игровыми явлениями, так как игра реализуется как непрерывный процесс с латентно присутствующими и проявляющимися в нем самом результатами, включая возникновение, становление и развитие.

Метафорически выражаясь, небытие крадется по пятам бытия, разрушая игровую способность и эросность.
Но само бытие связано и предполагает наличие небытия; бытие вырастает из небытия.

Возникает дилемма: как из не-игры возникает игра? Небытие предстает двояким образом, с одной стороны, оно выступает как деструктивное начало, из которого ничего не возникает; с другой стороны, 60

[стр.,61]

небытие, хаос есть отец всего сущего и, следовательно, небытие ебсть потенция бытия.
Таким образом, из этого сложного комплекса отношений формируется игра.
Мифы древних народов подчеркивают изначальную укоренённость игры в человеческом сознании.
Так, в мистериях, как подчеркивал Шеллинг, проигрывалась сама жизнь с тем, чтобы к посвященным возвращалось предельно серьезное, трепетное отношение к современности.
Упомянем в связи с мистериями шабаши, как магические практики, во время которых открывались новые творческие потенции, новые зоны, проигрывались иные способы видения мироустройства.
Ведь время и мир в старонемецком языке понятия однопорядковые, одностепенные и часто тождественные.
При разрушении культурного канона, в границах которого функционирует
игра, игровой инстинкт проявляется в непосредственных, разрушительных формах, уже не имеющих прямого отношения к культуре.
Культуру, метафорически выражаясь, делают таковой игровые проявления человеческого «Я».
Платон видит в игровом факторе разумное основание индивидуального и общественного человеческого бытия: «Я утверждаю, что в серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных не надо.
Божество по своей природе достойно всевозможной блаженной заботы, человек же, как мы говорили раньше, это какая-то выдуманная игрушка Бога, и по существу это стало наилучшим его назначением.
Этому и надо следовать; каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и противоречит тому, что теперь принято».
По Платону, далее однозначно следует, надо жить играя.
Что же это за игра? Жертвоприношения, песни, пляски, чтобы снискать к себе милость богов, а врагов отразить и победить в битвах.
В этом философ и видит основу разумного поведения человека.
Демиург, взяв за основу мир идей, лепит физический мир (копию).
Модель-образец вечен, как и вечен сам творец; продукт чувственный мир рожден в полном значении этого слова.
Высшая игра Бога проявляется в копиях игры элементов, созданного им мира.
Демиург Платон.
Собрание сочинений в 3-х томах.
М.: Мысль, 1972.
С.282-283.
61

[Back]