|
69 жаемого, отстраненного, преображенного» [23, с. 61]. В таком понимании игра субъекта связана с воображением себя, с вненаходимостью по отношению к самому себе, и в меньшей мере с воссозданием себя как реального субъекта. В этом смысле И1ра содействует приращению человеческого бытия, способствует расширению границ самосознания человека. В ролевой игре одновременно существуют два ряда отношений, первый ряд связан с воссоздаваемыми отношениями между персонажами, второй ряд это отношения между самими играющими. Эти два ряда осознаются именно как отношения; если они сливаются, то игра разрушается. Дистанция между личностью (самостью) и ролью может меняться, но она всегда есть и всегда осознается. Имиджевая маска есть всего лишь роль, исполняя которую сам исполнитель прекрасно осознает, насколько он различен со своей самостыо, насколько имидж отличается от него самого. Таким образом, безусловным участником игры является зритель, находящийся в самом играющем (не случайно Н. Паганини играл как бы во внутреннем времени, помещая в свой внутренний игровой мир и зрителя). Но это не тот внешний по отношению к игровому космосу зритель, который стал знаковой фигурой современности. В игре создается условность, ситуация «как если бы» или «Я в предлагаемых обстоятельствах», происходит отделение себя играющего от своей роли, то есть имеет место феномен вненаходимости по отношению к самой роли. Исследователи нарушения игровой деятельности отмечают неспособность пациента при ряде заболеваний самоидентифицироваться; при этом происходит утрата собственной индивидуальности и идентичности. Границы игры и неигры, границы собственного Я и Я игровой роли, действительного и реального в целом размываются. В играх здорового человека наличествует сознание условности, дополнительности ситуации; индивид всегда отделяет себя от персонажа, полностью не отождествляется с ним. М.М. Прохоров в этом плане отмечал, что игра имеет границы в субстанциальности мира и сервилизме человека, которым она противостоит. |
Так, ребенок принимает на себя различные роли, осознает несводимость себя ни к наличному бытию, ни к бытию ролевому, у него имеется возможность выхода за пределы любой роли, любого игрового правила. Меняя различные положения как бесконечный в пределе набор своих возможностей в игровых практиках, играющий демонстрирует собственную незавершенность, открытость, бесконечность, творческую потенциальность. И.Е. Берлянд, в связи с этим, отмечает: «В самостоятельных же играх дети охотно играют в себя, но всегда не в себя реального, а в себя воображаемого, отстраненного, преображенного».99 В таком понимании игра субъекта связана с воображением себя, с вненаходимостью по отношению к самому себе, и в меньшей мере с воссозданием себя как реального субъекта. В этом смысле игра содействует приращению человеческого бытия, способствует расширению границ самосознания человека. В ролевой игре одновременно существуют два ряда отношений, первый ряд связан с воссоздаваемыми отношениями между персонажами, второй ряд это отношения между самими играющими. Эти два ряда осознаются именно как отношения; если они сливаются, то игра разрушается. Дистанция между личностью (самостью) и ролью может меняться, но она всегда есть и всегда осознается. Имиджевая маска есть всего лишь роль, исполняя которую сам исполнитель прекрасно осознает, насколько он различен со своей самостью, насколько имидж отличается от него самого. Таким образом, безусловным участником игры является зритель, находящийся в самом играющем (не случайно Н. Паганини играл как бы во внутреннем времени, помещая в свой внутренний игровой мир и зрителя). Но это не тот внешний по отношению к игровому космосу зритель, который стал знаковой фигурой современности. В игре создается условность, ситуация «как если бы», происходит отделение себя играющего от своей роли, то есть имеет место феномен вненаходимости по отношению к самой роли. Исследователи нарушения игровой деятельности отмечают неспособность пациента при Берлянд И.Е. Игра как феномен сознания. Кемерово: Алеф, 1992. С. 61. 75 ряде заболеваний самоидентифицироваться; при этом происходит утрата собственной индивидуальности и идентичности. Границы игры и не-игры, границы собственного Я и Я игровой роли, действительного и реального в целом размываются. В играх здорового человека наличествует сознание условности, дополнительности ситуации; индивид всегда отделяет себя от персонажа, полностью не отождествляется с ним. М.М. Прохоров в этом плане отмечал, что игра имеет границы в субстанциальности мира и сервилизме человека, которым она проти100 востоит. Интересную мысль высказал А.А. Гусейнов. Анализируя деятельность Сократа, Иисуса Христа, и других великих мучеников, он отметил, что мораль может пониматься как игра, в которой человек ставит на кон самого себя, тем самым, приближая границы жизни и смерти.101 В связи с этим естественно возникает следующий вопрос: каким образом внешнему наблюдателю определять происходящее событие: идентифицировать как игру, или же это событие происходит на самом деле? Ответить здесь однозначно сложно, но ясно одно границы игры и не-игры «прописаны» прежде всего для самого играющего субъекта. Для неподготовленного субъекта они могут восприниматься как нечто спонтанно возникающее, т.е. без участия режиссера. На самом же деле действительная картина много сложнее, и так как игра прикрывается тайной, то многие механизмы игрового манипулирования поведения остаются не выявленными. В целом же мы склоняемся к доминированию в современной жизни искусственно разыгрываемых ситуаций, которые поддаются неискушенному случайному участнику и зрителю как происходящие «на самом деле». Представленные импровизации есть тщательно спланированные, отрепетированные, искусственно сконструированные события для достижения определенной цели. В постмодернистском мировосприятии большое меСм.: Прохоров М.М. Мировоззренческая самоидентификация человека. Монография. Н. Новгород: ВГИПИ, 1998.-С. 219. См.: Гусейнов А.Л. Великие моралисты. М.: Республика, 1995. С. 16.. 76 |