|
так что приходилось его делить между несколькими князьями или оставлять в общее управление. Средств в лучшем случае хватало только на самое необходимое разумеется, забота о душе оставалась первостепенной, но взвалить на себя помимо своего собственного еще и церковное хозяйство мало какой князь того времени был способен. Так что Церковь, получив от государства все, что могло дать последнее а именно, облегчение от государственных налогов и пошлин, от суда государева, а равно получив обельные земли, была во всем прочем оставлена выживать сама. Так называемые крупные княжеские земельные пожалования по существу означали только предоставление шанса земли в большинстве случаев давались нерасчищенные, безлюдные а по условиям того времени какую-либо ценность имела только земля населенная. И Церковь, а в первую очередь подвижники монастырского жития, пошли самостоятельно расчищать чащи, строить новые поселения для молитвенного жития. А за монахами, уходившими от людей в далекие «пустыни», тянулись и крестьяне, получавшие возможность жить на новых землях из платежа только церкви, т.е. освобождаясь от большинства государственных повинностей. Часто бывало, что сначала приходили пустынники в пустое, дикое место, устраивали там жизнь, потом появлялось рядом с зачинающимся монастырем более многолюдное крестьянское поселение и уже после этого от того князя, под рукой которого были эти земли, церковь (а во многих случаях прямо сам настоятель новооснованного монастыря) получала грамоту с правами собственника на землю и господской властью над людьми, ее населяющими. Сходным с Церковью образом, хотя по большинству случаев с меньшей интенсивностью, действовали и сами князья, и их бояре, также приискивавшие подходящие местечки для новых поселений, приманивавших на них льготами людей, обзаводя там хозяйство. Разумеется, у такого князя-хозяина вырабатывался и особый взгляд на свое княжение он начинал видеть его как единый механизм, распространять на него в целом те приемы, что были удачны в собственных «вотчинках», а государственная власть приходила в неразрывное единство с собственностью. При крайней простоте публичного аппарата он 38 |
как с вотчиной, строящий порядки хозяйственные. Сами княжества с поразительной быстротой уменьшались в размерах, становясь иногда меньше даже одного села — так что приходилось его делить между несколькими князьями или оставлять в общее управление. Средств в лучшем случае хватало только на самое необходимое — разумеется, забота о душе оставалась первостепенной, но взвалить на себя помимо своего собственного еще и церковное хозяйство мало какой князь того времени был способен. Так что церковь, получив от государства все, что могло дать последнее — а именно, облегчение от государственных налогов и пошлин, от суда государева, а равно получив обельные земли, была во всем прочем оставлена выживать сама. Так называемые крупные княжеские земельные пожалования по существу означали только предоставление шанса — земли в большинстве случаев давались нерасчищенные, безлюдные — а по условиям того времени какую-либо ценность имела только земля населенная. И церковь, а в первую очередь подвижники монастырского жития, пошли самостоятельно расчищать чащи, строить новые поселения для молитвенного жития. А за монахами, уходившими от людей в далекие "пустыни", тянулись и крестьяне, получавшие возможность жить на новых землях из платежа только церкви, т. е. освобождаясь от большинства государственных повинностей. Часто бывало, что сначала приходили пустынники в пустое, дикое место, устраивали там жизнь, потом появлялось рядом с зачинающимся монастырем более многолюдное крестьянское поселение и уже после этого от того князя, под рукой которого были эти земли, церковь (а во многих случаях — прямо сам настоятель новооснованного монастыря) получала грамоту с правами собственника на землю и господской властью над людьми, ее населяющими. Сходным с церковью образом, хотя по большинству случаев с меньшей интенсивностью, действовали и сами князья, и их бояре, также приискивавшие подходящие местечки для новых поселений, приманивавших на них льготами людей, обзаводя там хозяйство. Разумеется, у такого князя-хозяина вырабатывался и особый взгляд на свое княжение — он начинал видеть его как единый механизм, распространять на него в целом те приемы, что были удачны в собственных "вотчинках", а государственная власть приходила в неразрывное единство с собственностью. При крайней простоте публичного аппарата он срастался с аппаратом хозяйственным, и напротив, уже частный хозяйственный аппарат церкви и боярства приобретал публичные функции. Не было перетягивания властных функций боярством на себя — наличное государство элементарно не могло принять и реализовать те правомочия, что должны были осуществляться ради нормального течения общественной жизни, и эти правомочия переходили к местным земельным собственникам, что иногда прямо отражалось в княжеских грамотах, даваемых своим "насельникам", иногда приобреталось молчанием, силой факта. При обращении к реальной ситуации того времени становится очевидной бессмысленность вопроса, кто именно являлся собственником земли — крестьянин, боярин, церковь или князь, как часто дебатируется касательно феодальной собственности. Реальность выглядит так, что остается либо по примеру М. В. Колганова признать, что "ни один субъект присвоения земли не являлся собственником, а был всего лишь владельцем" [Колганов М. В. Собственность. Докапиталистические формации. М., 1962. С. 421 – 422.], либо же согласиться с самими, правда западными, средневековыми юристами, что единственной адекватной формой описания средневековых правовых отношений собственности выступает конструкция раздельной или расщепленной собственности. Т. е. каждое из указанных лиц действительно является собственником и обладает рядом собственнических правомочий, большую часть из которых оно способно реализовывать самостоятельно, без вмешательства иного лица, но в то же время объем этих прав — строго индивидуален и не может вытеснить или каким-либо существенным образом изменить права лица, стоящего на иной ступени феодальной иерархии. Образ лестницы |