|
тии отнюдь столы не бывают. Из трапезы выносу явств и питию не бывает. Одежду всякую и обувь дают всем из казны» . Отрицание единолично-хозяственного келиотского устава было молчаливо проведено Иосифом Волоцким на соборе 1503 г., что, однако, не привело к уничтожению такого рода монастырей. В 20-е 30-е гг. против них, преобладающих в новгородской земле (там из 24 монастырей 20 жили по единоличному келиотскому уставу), выступал архиепископ Макарий (будущий митрополит), однако действуя силой исключительно убеждения, что дало ему весьма значительный успех (18 монастырей в самом Новгороде стали общежительскими)2. Церковные земли в этот период объединения русских земель сохраняли значительную обособленность от иных категорий, однако по сравнению с периодом монгольского владычества их положение ухудшилось, поскольку, в отличие от предшествующих времен, они утратили иммунитет от налогообложения и в целом сопряженные с церковными землями льготы теперь подлежали утверждению у великих князей московских, выступивших здесь преемниками ордынских ханов. Стоит отметить особенность данного периода упоминание в источниках т. н. общинных монастырей. Так, например, по поводу монастыря на Двине в Чюхченемской волости крестьяне в 1582 г. заявили: «Поставили те церкви и монастырь строили из тех волостей, а те деревни к тому монастырю подпущали и прикупали прадеды и деды и отцы их... и монастырем и церковной казною и теми деревнями владели они ж и казну монастырскую у себя в волостях держали», то есть они рассматривали этот монастырь как общинную собственность, и он действительно являлся во многом не религиозным учреждением, а своего рода «органом социальной защиты», так как о цели монастыря его собственники говорили следующее: «прочили себе и своим детям и внучатам на пострига1Цит. по: Федотов Г. П. Указ. соч. С. 36 37. Карташев А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 426. J 45 |
Отрицание единолично-хозяственного келиотского устава было молчаливо проведено Иосифом Волоцким на соборе 1503 года, что, однако, не привело к уничтожению такого рода монастырей. В 20-е – 30-е годы против них, преобладающих в новгородской земле (там из 24 монастырей 20 жили по единоличному келиотскому уставу), выступал архиепископ Макарий (будущий митрополит), однако действуя силой исключительно убеждения, что дало ему весьма значительный успех (18 монастырей в самом Новгороде стали общежительскими) [Карташев А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 426.]. 3. 4. Собственность по Новгородской и Псковской судным грамотам В отличие от медленного, по большей части скрытого от наблюдателя движения хозяйственной (и зависимой от нее правовой) жизни северо-восточной Руси, на псковских и новгородских землях угнетающее влияние общего оскудения русской жизни чувствовалось куда в меньшей степени, отражаясь скорее в сфере культурной, чем в экономической. Соответственно быту этих торговых городов развивалось и их внутреннее гражданское право, нашедшее свое внешнее выражение в Новгородской и Псковской судных грамотах. Особенно важны новации, введенные в отечественное законодательство последним актом — а именно, Псковская грамота (равно как и Новгородская) различает собственность и владение, а через это оказывается способна выразить юридические конструкции приобретательской давности и пожизненного владения. Новогордская же грамота вводит посессорную защиту, т. е. защиту владения вне зависимости от наличия титула собственника. Более того, она предоставляет пострадавшему от насилия лицу право на иск и в том случае, когда насилие было осуществлено действительным собственником вещи (последний в таком случае отвечал за самоуправство, за нежелание передавать спор в должном порядке на судейское рассмотрение). Таковые нововведения непосредственно связаны с торговым бытом тех городов, где они возникли, и потребность в данных юридических инструментах еще долго не ощущалась на большей части русских земель. Дело в том, что условия торгового обихода (особенно касательно движимости) не позволяют иметь безупречных и всесторонне убедительных доказательств прав собственности (что в первую очередь было чувствительно для средневекового правового быта, где основным доказательством выступали согласные показания соседей, одновременно являвшихся и свидетелями и поручителямиприсяжниками [Чельцов-Бебутов М. А. Курс уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. СПб., 1995. С. 307-312.]). Потому купец может оказаться беззащитным перед обращенным к нему иском, если заставить его для защиты непременно доказывать обладание правым титулом собственника на спорную вещь. Защита владения, и здесь возможно целиком согласиться с мнением Йеринга, является по существу средством упрочнения права собственности в условиях интенсификации оборота, поскольку юридические титулы собственника и владельца (особенно часто касательно движимости) в обороте совпадают в одном лице. Естественные же исключения из этого правила, могущие обернуться для собственника неблагоприятно и по факту лишить его реального обладания вещью или существенно затруднить возвращение такового обладания — разумная плата за блага спокойного владения. Давность владения, введенная Псковской судной грамотой впервые в законодательный оборот, не является ее нововведением, как это было отмечено выше, в практическую правовую жизнь Руси. Приобретение по давности владения обеспечивалось существовавшими общинными институтами, принципом, что земля, дабы сохраняться в собственности лица, должна им обрабатываться (или он должен принимать меры, чтобы ее обрабатывали иные лица в качестве его арендаторов). Тем не менее сами положения Псковской судной грамоты для нас чрезвычайно интересны, поскольку выступают первой урочные годы, упоминает также о бессрочном сыске беглых дворцовых крестьян наряду с другими (гл. XI, ст. 1). Государственные крестьяне в тот же период оставались лично свободными людьми, более того, полагавшими себя собственниками обрабатываемой ими земли и несущими обязанности перед государственной властью исключительно как властью публичной [Земельный вопрос. Под ред. Е. С. Строева. М., 1999. С. 18.], то есть действительно "почитали себя находящимися к ней в отношениях гражданственных". Убеждение это было столь сильно, что, хотя во второй половине XVII века правительство уже борется с ним, издавая целую серию указов, в которых запрещает продавать, закладывать и отдавать в монастыри "по душе" земли, обрабатываемые "черными" (т. е. государственными) крестьянами [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 10, 112 (указы 1649, 1651, 1663, 1690 и ряд других, не считая частных распоряжений и указаний местных властей, естественным образом не включенных в Полное собрание законов II отделением С. Е. И. В. канцелярии.], пытаясь впитать в крестьянское сознание признание государственной собственности на их земли, однако соответствующие распоряжения приходится вновь и вновь повторять не только в начале XVIII века, но и в третей его четверти [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 7409, 9874, 10082.], прямо предписывая крестьянам, дабы они "впредь казенных земель своими не называли" [Дружинин Н. М. Государственные крестяьне и реформа П. Д. Киселева, в 2-х тт. Т. 1. Предпосылки и сущность реформы. М., 1946. С. 25, 28 – 29.]. Победить это народное сознание правительству не удалось и вплоть до самого конца Империи, а наличие этого взгляда должно было постоянно учитываться при разработке конкретных проектов реформ государственного хозяйства. Таким образом, мы можем признать, что разграничение государственных и дворцовых земель имеет основание и в субъективных воззрениях участников данных правоотношений: 1) применительно к дворцовым землям единым и общепризнанным (не только в сфере права, но и в общественных воззрениях) собственником являлся государь; 2) напротив, те земли, что с точки зрения закона относились к государственным (черным), на взгляд народного, обычного правопонимания принадлежали тем, кто их обрабатывал. 2. 2. Церковные земли Церковные земли в этот период сохраняли значительную обособленность от иных категорий, однако по сравнению с периодом монгольского владычества их положение ухудшилось, поскольку, в отличие от предшествующих времен, они утратили иммунитет от налогообложения и в целом сопряженные с церковными землями льготы теперь подлежали утверждению у великих князей московских, выступивших здесь преемниками ордынских ханов. Отметим одну любопытную особенность данного периода — упоминание в источниках т. н. общинных монастырей. Так, например, по поводу монастыря на Двине в Чюхченемской волости крестьяне в 1582 г. заявили: "Поставили те церкви и монастырь строили из тех волостей, а те деревни к тому монастырю подпущали и прикупали прадеды и деды и отцы их... и монастырем и церковной казною и теми деревнями владели они ж и казну монастырскую у себя в волостях держали", то есть они рассматривали этот монастырь как общинную собственность, и он действительно являлся во многом не религиозным учреждением, а своего рода "органом социальной защиты", так как о цели монастыря его собственники говорили следующее: "прочили себе и своим детям и внучатам на постриганье и на поминок" [Цит. по: Павлов-Сильванский Н. П. Указ. соч. С. 206.]. В этот монастырь крестьяне уходили, когда уже не имели сил к продолжению земледельческого труда, либо в тот момент, либо заблаговременно делая в него вклад. Вклад давал право не только на обеспечение самого вкладчика, но и его семьи, всегда приписываемой во |